Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

Я издали поклонился мистеру Мордстону, а Пиготти сделала вид, что едва узнает его. Сперва он был несколько смущен, встретив нас с няней, но потом, быстро решив, как ему вести себя, подошел ко мне.

— Надеюсь, — сказал он, — вы в добром здоровье?

— Думаю, — ответил я, — что это мало может интересовать вас, сэр, но если вам угодно знать — да, я совершенно здоров.

Мы пристально посмотрели друг на друга, а затем мистер Мордстон обратился к Пиготти:

— А как вы живете? С грустью вижу, что вы потеряли мужа.

— Это не первая потеря в моей жизни, мистер Мордстон, — проговорила няня, дрожа всем телом. — Тут я счастлива по крайней мере, что, никто, надеюсь, не виноват в этой смерти и никому не придется отвечать за это перед господом.

— Да, это может служить большим утешением, — ответил мистер Мордстон. — Вы, значит, считаете, что выполнили свой долг?

— Я благодарю бога, — продолжала няня, — что не заела ничьей жизни. Да, мистер Мордстон, я не замучила и не загнала преждевременно в могилу кроткого, милого существа.

Отчим мрачно посмотрел на Пиготти, и мне показалось, что в нем заговорила совесть, а затем, повернувшись, ко мне, но смотря не в лицо мне, а на ноги, проговорил:

— Вряд ли нам с вами скоро опять придется встретиться, и, конечно, этому можно только порадоваться, ибо такие встречи никогда не могут быть приятны. Я не жду, чтобы вы, который всегда, восставали против моего права руководить вами и исправлять вас, могли хорошо относиться ко мне. Между нами с_у_щ_е_с_т_в_у_е_т неприязнь…

— И, кажется, давняя, не правда ли? — перебил я его.

Он улыбнулся и бросил на меня самый злобный взгляд, на какой только были способны его черные злые глаза.

— Неприязнь эта жила в вашей душе, когда вы были еще ребенком, — снова заговорил отчим, — она отравила жизнь бедной вашей матери. Да, вы правы: неприязнь эта давняя, но я все-таки хочу надеяться, что вы теперь лучше себя ведете и вообще исправились.

Этими словами он закончил разговор со мной, который велся вполголоса в углу конторы, и направился в кабинет мистера Спенлоу. Входя туда, он громко, самым приятным голосом, заметил:.

— Люди вашей профессии, мистер Спенлоу, прекрасно знают, что такое семейные распри и как они всегда бывают запутанны и неприятны.

После этого мистер Мордстон заплатил за свое разрешение вступить в брак и, получив от мистера Спенлоу аккуратно сложенный документ вместе с рукопожатием и пожеланием счастья как ему, так и будущей его супруге, ушел из конторы.

Мне было бы гораздо труднее сдержаться и ничего не возразить на слова моего отчима, если бы в это время мне не нужно было делать неимоверных усилий, чтобы успокоить няню и убедить ее, что контора отнюдь не подходящее место для разных пререканий и сцен. Моя Пиготти так была взволнована, что я рад был, когда она, растроганная воспоминанием о наших старых обидах, бросилась мне на шею в присутствии мистера Спенлоу и его клерков.

Повидимому, мистер Спенлоу не знал, в каком родстве мы были с мистером Мордстоном, и я был очень рад этому. Патрон мой почему-то решил, что в нашей семье бабушка стоит во главе господствующей партии, а во главе бунтующей стоит кто-то другой. Я, по крайней мере, заключил это из его разговора, пока мы ждали, чтобы мистер Тиффи закончил наш счет.

— Мисс Тротвуд, — заметил мой патрон, — женщина твердого характера и несомненно не допустит в вашем роду никакой оппозиции, никакого бунта. Я уважаю ее характер и поздравляю вас, что вы на ее, то есть на правой, стороне. Разногласия между родственниками достойны сожаления, но они обычно неизбежны. Большое дело уметь найти правую сторону.

Под правой стороной он разумел богатую, денежную сторону.

— А кажется, мистер Мордстон делает очень недурную партию, — продолжал мистер Спенлоу.

Я ответил ему, что ровно ничего относительно этого не ведаю.

— Вот как! — воскликнул он. — А я заключил по нескольким вырвавшимся у него словам, а также из того, что я слышал из уст его сестры, мисс Мордстон, что он довольно-таки хорошо женится.

— Вы, сэр, имеете в виду состояние? — спросил я.

— Да, — ответил мистер Спенлоу. — Я так понял, что его невеста богата и красива.

— Правда? Правда? А его невеста молода? — поинтересовался я.

— Она только что достигла своего совершеннолетия. По-видимому, они только и ждали этого, — пояснил мистер Спенлоу.

— Господи, спаси и помилуй ее! — воскликнула няня, и что вырвалось у нее так неожиданно и непосредственно, что мы все трое немного смутились.

К счастью, вскоре появился со счетом мистер Тиффи и передал его для просмотра патрону. Мистер Спенлоу, поглаживая свой подбородок, почти ушедший в накрахмаленный воротник, пробежал весь счет глазами; при этом лицо его омрачилось (очевидно, его огорчало корыстолюбие Джоркинса), и он со вздохом вернул счет обратно старику Тиффи.

— Да, все так, все верно, — проговорил мистер Спенлоу. — Я почел бы себя счастливым, Копперфильд, если б мог исключить что-нибудь из этого счета. Но вы ведь знаете, что досадная сторона моей деятельности заключается в том, что я не могу сообразоваться со своими желаниями, раз у меня есть компаньон, мистер Джоркинс.

Заключив из меланхолического тона мистера Спенлоу, то ни о какой скидке не может быть и речи, я поблагодарил его от имени Пиготти и передал деньги мистеру Тиффи. Затем Пиготти пошла домой, а мы с патроном отправились на заседание суда. Дорогой мистер Спенлоу сообщил мне, что через неделю день рождения Доры и он будет очень рад, если я приму участие в маленьком пикнике [2] Пикник — увеселительная прогулка за город. , устроенным в ее честь. Я растерялся от счастья, а на следующий день совсем одурел, когда получил изящный листочек бумаги, где было написано: С разрешения папы напоминаю. Все время до этого великого дня я пребывал и идиотском состоянии и каких только глупостей не натворил, готовясь к такому священному событию! Я и теперь краснею, вспоминая, какой я раздобыл себе галстук. А сапоги мои могли бы свободно занимать место в коллекции орудий пытки. Я запасся целой корзиной разных вкусных вещей и накануне вечером отослал ее в Норвуд дилижансом. Мне казалось, что содержание корзины уже само по себе было объяснением в любви: в ней были бисквиты, завернутые в бумажки с самыми нежными надписями, какие только можно было найти у кондитера. В шесть часов утра я был уже на Ковенгарденском рынке и покупал чудесный букет для Доры, а в десять ехал в Норвуд верхом на великолепной серой лошади, нанятой мной для этого случая. Чтобы не помять букет, я поставил его в свой цилиндр.

Издали еще я увидел Дору в саду, но сделал вид, будто не замечаю ее, и проехал мимо, притворяясь, что разыскиваю ее дом. Мне кажется, что эти глупости сделали бы на моем месте и другие влюбленные юноши, до того, помнится, глупости эти казались мне естественными и умными. Но вот, наконец, я нашел дом, спрыгнул с лошади у садовой калитки и, пройдя через зеленую лужайку, очутился перед Дорой. Она сидела на скамейке под кустом цветущей сирени. Как хороша была она в своем небесного цвета платье и белой соломенной шляпке в это чудесное утро, среди порхающих бабочек!