Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

Миссис Стронг открыла дверь и, выйдя на веранду, применилась к колонне.

— Ну, а теперь, мисс Тротвуд, и вы, Давид, скажите, не радостно ли встретить человека в возрасте доктора Стронга, сохранившего всю силу своего ума и способного поступить, как он! — с жаром воскликнул Старый Полководец. — Это только доказывает, как была права я, сказав Анни, когда доктор просил у меня ее руки, что он сделает для нее больше, чем обещает.

В это время раздался звонок и шум шагов уходивших посетителей.

— Ну, все кончено, без сомнения, — сказал, прислушиваясь, Старый Полководец. — Чудесный человек подписал, поставил печать, отдал завещание на хранение и успокоился. Что за ум у этого человека! Анни, дорогая, теперь я иду в кабинет с моей газетой: я положительно несчастное существо без новостей!.. Мисс Тротвуд, Давид, милости просим к доктору!

Когда вслед за ней мы направились в кабинет, я в полумраке комнаты заметил мистера Дика, который в эту минуту складывал садовый нож. А бабушка, помнится, свой гнев на «воинственного друга» срывала на собственном носу, яростно растирая его. Не помню, кто первым вошел в кабинет и как миссис Марклегем моментально уселась в свое кресло. Не помню и того, как мы с бабушкой оказались возле двери. Возможно, что она намеренно удержала меня у порога. Но помню, что мы увидели доктора за столом, посреди, его любимых фолиантов [18] Фолианты — толстые книги большого формата. , раньше, чем он заметил нас. Он спокойно сидел, склонив голову на руку. В этот момент в дверь скользнула бледная, дрожащая миссис Стронг. Мистер Дик поддерживал ее. Положив другую руку на плечо доктора, мистер Дик заставил его рассеянно повернуть голову. В этот момент Анни опустилась перед мужем на колени и, глядя на него, умоляюще подняла руки. При виде этого миссис Марклегем уронила газету и так вытаращила глаза, что больше всего стала походить на статую «Удивление».

Как был ласков удивленный доктор! Какое достоинство сохраняла в своей умоляющей позе его жена! Какое трогательное участие проявлял мистер Дик! С каким серьезным видом бабушка шептала: «Вот вам и сумасшедший!» Я как будто сейчас все это вижу и слышу…

— Доктор! — обратился к нему мистер Дик. — В чем дело? Взгляните сюда!

— Анни! — воскликнул доктор. — Не надо, не надо! Встаньте, дорогая!

— Нет, не встану, — сказала она. — Я прошу и молю всех остаться. О муж мой и отец! Надо покончить с этим долгим молчанием! Выясним оба, наконец, что произошло между нами…

Миссис Марклегем тем временем снова обрела дар речи и, исполненная фамильной гордости и материнского негодования, воскликнула:

— Анни! Немедленно встаньте и не унижайте своих родных подобным поведением, если не желаете, чтоб я сейчас сошла с ума!

— Мама, — отозвалась Анни, — не тратьте даром слов: я обращаюсь к своему мужу, и даже вы здесь не имеете голоса.

— Не имею голоса?! — воскликнула миссис Марклегем. — Я не имею голоса! Дитя потеряло рассудок! Дайте мне стакан воды!

Мое внимание было слишком приковано к доктору и его жене, чтобы откликнуться на ее просьбу; никакого впечатления она не произвела и на остальных, и ей оставалось только издыхать, таращить глаза, обмахиваться веером.

— Анни, — заговорил доктор, нежно обнимая ее, — моя дорогая! Если что-либо изменилось с течением времени в нашей семейной жизни, то в этом не приходится обвинять вас. Вина моя и только моя. Поверьте, ничто не изменилось в моей любви, восхищении и уважении к вам. Я хочу сделать вас счастливой. Я искрение люблю и почитаю вас. Встаньте, Анни! Прошу вас!

Но она не встала. Придвинувшись ближе, она поглядела на него, положила руку ему на колени и, склонив голову, сказала:

— Если у меня есть здесь друг, который может по этому вопросу сказать что-либо мне или моему мужу, если у меня есть здесь друг, который может во всеуслышание высказать подозрение, возможность существования которого порой тревожила меня, если у меня есть здесь друг, который почитает моего мужа или когда-либо был расположен ко мне, и он знает что-либо, могущее помочь нам, — я умоляю этого друга сказать свое слово!

Наступило глубокое молчание. После нескольких мгновений мучительных колебаний я заговорил:

— Миссис Стронг, — сказал я, — я знаю кое-что, о чем доктор Стронг убедительно просил меня молчать и о чем я не говорил до этой минуты. Я думаю, что настало время, когда дальнейшее молчание было бы ложной деликатностью. Ваш призыв освобождает меня от данного мною слова.

Она на мгновение повернула ко мне свое лицо, и я понял. что мне надо было так поступить.

— Наш будущий мир, — сказала она, — в ваших руках. Я свято верю, что вы ничего не скроете. Я заранее знаю, что ничто и никто не может набросить тень на благородное сердце моего мужа. А меня не бойтесь задеть. Потом я буду сама за себя говорить перед ним и перед богом.

И вот после такой мольбы, не испросив разрешения у доктора, я правдиво рассказал все, что произошло в тот вечер в этой самой комнате, лишь несколько смягчив грубые выражения Уриа Гиппа. Невозможно описать растерянный вид миссис Марклегем во время моего рассказа и те резкие восклицания, какими она время от времени прерывала его.

Когда я кончил, Анни несколько мгновений молчала, склонив голову. Затем она взяла руку доктора (он сидел все в той же позе), прижала ее к груди и поцеловала. Мистер Дик осторожно поднял ее, и, опираясь на него, она начала говорить, не сводя глаз с мужа.

— Все, что было у меня на душе со времени свадьбы, — тихо сказала она покорным и нежным голосом, — я раскрою перед вами. После того, что я теперь узнала, я не могла бы жить, скрывая что-либо.

— Ну что вы, Анни — ласково сказал доктор, — Я никогда не сомневался в вас, дитя мое! Не нужно, право, не нужно ничего говорить дорогая моя!

— Нет, очень нужно, — ответила она. — Нужно раскрыть целиком мое сердце перед великодушным и правдивым человеком, которого я, видит бог, год за годом, день за днем все больше, любила и уважала.

— Действительно! Если я вообще что-либо тут понимаю… — прервала миссис Марклегем.

— Ничего вы не понимаете, старая болтунья! — бросила негодующим шопотм бабушка.

— …но позвольте мне заметить, что совершенно незачем входить в эти подробности, — докончила миссис Марклегем.

— Мама, никто, кроме моего мужа, не может судить об этом, — заявила Анни, не сводя глаз с лица доктора, — а он выслушает меня. Если же я скажу то, что вам больно будет слышать, мама, простите меня. Сама ведь я часто и подолгу страдала.

— Честное слово… — пробормотала миссис Марклегем.

— Когда я была очень юной, — начала Анни, — когда я была еще маленькой девочкой, мои первые сведения обо всем окружающем меня я почерпнула от терпеливого друга и учителя — друга моего покойного отца. Ничего я не могу вспомнить из того, что я знаю, не вспомнив об этом дорогом для меня человеке. И эти знания, думается мне, не были бы для меня таким благом, получи я их из каких-либо других рук.