Пол Гэллико - Цветы для миссис Харрис

Между тем пожилой сосед миссис Харрис сел и восстановил нормальный цвет лица. Он смотрел на мадам Кольбер, и в его глазах горела какая-то сердитая радость. Пожилой джентльмен даже забыл на миг о миссис Харрис, ибо открыл для себя нечто новое — француженку, обладавшую самоотверженным мужеством и чувством собственного достоинства, целостной натурой и дорожащую честью…

Мсье Арман же заколебался — и проиграл. Твердость мадам Кольбер и подмигивание миссис Харрис решили дело. Он знал, что некоторые из лучших клиентов Дома Диор порой выглядели и вели себя, мягко говоря, эксцентрично. И мадам Кольбер, видимо, знала, что делала. Вскинув руки в жесте поражения, он покинул поле боя.

— Вы ещё пожалеете, — прошипела жена спекулянта. — Я думаю, мадам Кольбер, что ваша выходка будет вам стоить места! — встала и удалилась.

— А вот я так не думаю!

Теперь в разговор вступил пожилой джентльмен с кустистыми бровями, выдающимся воинственным носом и розеткой Почётного Легиона в петлице. Он встал, выпрямился и несколько драматически объявил:

— Я горжусь, что стал свидетелем случая, убеждающего: дух истинной демократии не угас ещё во Франции, достоинство находят ещё защитников. Обещаю — в случае возникновения каких-либо проблем у вас я лично поговорю с патроном.

Мадам Кольбер взглянула на него.

— Мсье очень любезен, — сказала она. Она была озадачена, взволнована и даже напугана, потому что успела заглянуть в свое будущее: Жюль, опять обойдённый по службе, окончательно сломлен, а она уволена и, без сомнения, занесена в чёрный список стараниями этой злобной особы.

Девушка у дверей объявила:

— Номер один, «Ноктюрн», — и вошла манекенщица в бежевом костюме с широкими лацканами и расклёшенной юбкой.

У миссис Харрис вырвался негромкий восторженный вскрик:

— Ой, началось!..

Что бы ни переживала сейчас мадам Кольбер, она ощутила неожиданно прилив теплого чувства — почти любви — к маленькой уборщице; нагнувшись, она слегка пожала руку миссис Харрис.

— Теперь смотрите внимательнее, — сказала она, — чтобы узнать ваше платье.

В следующие полчаса перед взором миссис Харрис поочередно представали десять манекенщиц, демонстрировавшие сто двадцать образцов высочайшего искусства модельеров, какие только можно найти в самом упадочном из цивилизованных городов мира. Шёлк и атлас, кружева и шерсть, джерси и хлопок, парча и бархат, твил и саржа, сукно и поплин, газ и твид, вуалевый тюль, органза и муслин окутывали их; здесь были платья длинные и короткие, костюмы, пелерины, плащи, платья коктейль, вечерние, для театра и для приема, для вечеринок и деловых встреч; они были украшены мехами и бисером, крупными бусами и блестками; цвета были необычайно яркими и сочетались в смелых комбинациях; рукава — длинные, короткие, средние, вовсе никакие; вырезы, вытачки, разрезы, сборки… Линия воротника варьировалась от тугого «ошейника» до глубокого декольте; длина подола подчинялась лишь безудержной фантазии модельера; талия могла быть высокой или низкой, а грудь то подчеркивалась, а то маскировалась, словно её тут не было вовсе. Но всё же основной темой коллекции была высокая талия и спрятанные бедра. Просматривался намек на выход в будущем на арену широких и свободных платьев трапециевидного кроя. Боа, палантины и накидки были отделаны мехом или целиком из него состояли: тут было все, от персидского каракуля, норки и нутрии до русских куниц и соболей…

Однако скоро миссис Харрис начала привыкать к этому поразительному зрелищу демонстрации богатства и мастерства и даже начала узнавать манекенщиц, выходивших и поворачивавшихся перед публикой.

Была, например, девушка, которая не шла, а изящно кралась, точно кошечка, выпятив при этом животик на добрых шесть дюймов, и малышка с зовущими глазами и томным ротиком; была манекенщица, которая, казалось, имеет самый обыкновенный вид — пока вы не замечали её уверенное спокойствие, придававшее ей необыкновенную элегантность; и была девушка, пухленькая ровно настолько, чтобы полные клиентки поняли идею предназначенных для них моделей. Была девица со вздёрнутым носиком и великолепным пренебрежением в уголках губ, и её противоположность — рыжая кокетка с намеком на распущенность; казалось, она заигрывает со всеми собравшимися в салоне.

И, конечно, была первая и единственная, Наташа, звезда салона. Здесь было принято аплодировать особенно удачным моделям платьев, и шершавые от щёток и мётел руки миссис Харрис первыми начинали приветствовать каждое появление Наташи — ибо раз от раза она выглядела все прекраснее. А один раз, когда Наташа в очередной раз вышла в салон, миссис Харрис приметила высокого, бледного молодого блондина с приметным шрамом на лице. Он стоял за дверями, жадно глядя на Наташу — и миссис Харрис сказала себе — «Э, да он же её любит, а!..»

Миссис Харрис и сама влюбилась — в Наташу, в мадам Кольбер, но всего больше — в свою жизнь, какой она вдруг стала. Её карточка уже покрылась неразборчиво нацарапанными карандашом номерами моделей и беспорядочными пометками — которые она и сама никогда не сумела бы расшифровать. Да как же выбрать?..

И тут Наташа выплыла в салон в вечернем платье № 89 — «Искушение». Миссис Харрис лишь мельком успела заметить восхищенное лицо молодого человека у дверей, прежде чем он повернулся и вышел, словно приходил именно за этим — и тут же забыла обо всем. Она была оглушена, поражена, потрясена, зачарована непередаваемой красотой этого чуда. Это было ОНО! Да, после «Искушения» появлялись и другие удивительные творения Дома Диор — все вечерние платья; наконец, показали свадебное платье, традиционно завершающеё демонстрацию коллекции… но миссис Харрис их не видела. Она выбрала. Её сердце колотилось от лихорадочного возбуждения. Желание огнем горело в её крови.

«Искушение» было длинным, до пола, платьем черного бархата, от пояса до верха расшитое изумительно красивым узором из черных гагатовых бус, придававшим платью одновременно и вес и полёт. Верх платья был облаком пены из кремового, нежно-розового шифона, тюля и кружева; и из пены этой поднимались, точно ещё одно украшение слоновой кости, точёные плечи и шея, и головка с мечтательными черными глазами в обрамлении темных кудрей.

Нечасто получало платье столь подходящее имя. Та, на ком оно было надето, походила на Венеру, встающую из жемчужной пены морской — и в то же время вызывала в памяти соблазнительный образ женщины, понимающейся утром из волнующе сбитой постели. Да, никогда ещё женщина не была помещена в столь обольстительную оправу.

Салон взорвался рукоплесканиями. Миссис Харрис хлопала так громко, что казалось, она стучит по полу палкой от щетки.