Аркадий Аверченко - Мечты о прошлом

- Да, господи ж! Конечно. Знаете, я сейчас чуть не плачу от радости!.. Словно родного встретил. Да позвольте вас просто по-русски…

Знаменитый актер, бывший артист императорских театров, увидев, что два человека целуются, смело подошел и сказал - А не уделите ли вы и мне местечка за вашим столом - Вам! - радостно вскричал бывший шулер. - Да вам самое почтеннейшее место надо уступить. Здравствуйте, Василий Николаевич!

- Виноват… Почему вы меня знаете Вы разве петербуржец - Да как же, господи! И господин бывший пристав - петербуржец из Александро-Невской части, и я петербуржец из Экономического клуба, и вы.

- Позвольте… Мне ваше лицо знакомо!!!

- Еще бы! По клубу же. Вы меня еще - дело прошлое - били сломанной спинкой от стула за якобы накладку.

- Стойте! - восторженно крикнул пристав. - Да ведь я же по этому поводу и протокол составлял!!!

- Ну, конечно! Вы меня еще выслали из столицы на два года без права въезда! Чудесные времена были!

- Да ведь и я вас, господин пристав, припоминаю, - обрадовался актер. - Вы меня целую ночь в участке продержали!!!

- А вы помните, за что - засмеялся пристав.

- А черт его упомнит! Я, признаться, так часто попадал в участки, что все эти отдельные случаи слились в один яркий сверкающий круг.

- Вы тогда на пари разделись голым и полезли на памятник Александра III на Знаменской.

- Господи! - простонал актер, схватившись за голову. - Слова-то какие Александр III, участок, Знаменская площадь, Экономический клуб… А позвольте вас, милые петербуржцы…

Все трое обнялись и, сверкая слезинками на покрасневших от волнения глазах, расцеловались.

- О, боже, боже, - свесил голову на грудь бывший шулер, - какие воспоминания!.. Сколько было тогда веселой, чисто столичной суматохи, когда вы меня били… Где-то теперь спинка от стула, которой вы.. Я чай, теперь от тех стульев и помина не осталось - Да, - вздохнул бывший пристав. - Все растащили, все погубили, мерзавцы… А мой участок, помните - Это второй-то - усмехнулся актер. - Как отчий дом помню восемнадцать ступенек в два марша, длинный коридор, налево ваш кабинет. Портрет государя висел. Ведь вот было такое время вы полицейский пристав, я - голый пьяный актер, снятый с царского памятника, а ведь мы уважали друг друга. Вы ко мне вежливо с объяснением… Помню, папироску мне предложили и искренно огорчились, что я слабых не курю…

- Помните шулера Афонькина - спросил бывший шулер.

- Очень хороший был человек.

- Помню, как же. Замечательный. Я ведь и его бил тоже.

- Пресимпатичная личность. В карты, бывало, не садись играть, - зверь, а вне карт - он тебе и особенный салат Омар состряпает и Сильву на рояле изобразит, и наизусть лермонтовского Демона продекламирует.

- Помню, - кивнул головой пристав. - Я и его высылал. Его в Приказчичьем сильно тогда подсвечником обработали.

- Милые подсвечники, - прошептал лирически актер, - где-то вы теперь.. Разорвали вас новые вандалы! Ведь вот времена были и электричество горело, а около играющих всегда подсвечники ставили.

- Традиция, - задумчиво сказал бывший шулер, разглаживая шрам на лбу… - А позвольте, дорогие друзья, почествовать вас бутылочкой Абрашки [1]…

Радостные пили Абрау. Пожимали друг другу руки и любовно, без слов, смотрели друг другу в глаза.

Перед закрытием ресторана бывший шулер с бывшим приставом выпили на ты.

Они лежали друг у друга в объятиях и плакали, а знаменитый актер простирал над ними руки и утешал - Петербуржцы! Не плачьте! И для нас когда-нибудь небо будет в алмазах! И мы вернемся на свои места!.. Ибо все мы, вместе взятые - тот ансамбль, без которого немыслима живая жизнь!!

[1] Шампанское Абрау Дюрсо

…Графиня вошла в бальную залу, и ропот восхищения пробежал среди блестящих гостей…

Она была одета в платье из серебристого фая, отделанного валансьенскими кружевами и лионским бархатом… На мраморной шее сверкало и переливалось роскошное бриллиантовое колье, в ушах мерцали теплым светом две розовые жемчужины, царственная головка венчалась многотысячным паради из перьев райской птицы.

Два молодых человека в черных фраках с огромными вырезами белых шелковых жилетов, стоя у колонны, тихо беседовали о графине - Вероятно, она дьявольски богата - О, да. Отец дает за ней пятьсот тысяч. Кроме того, у нее тряпок - шелковых платьев, белья самого тонкого, батистового, похожего на паутинку (мне, как другу семьи, показывали) - всего этого тряпья наберется тысяч на 50. Три сундука и шкаф битком набиты…

- Parbleu! - вскричал молодой щеголь, небрежно вынимая из кармана плоские золотые часы с жемчужной монограммой - Я, вероятно, еще успею пригласить ее на вальс!

И было время оркестр, невидимо скрытый на хорах, заиграл в этот момент упоительный вальс - и благоухающие пары закружились…

Так романисты писали раньше.

А вот так романисты должны писать теперь… …Графиня вошла в бальный сарай - и ропот восхищения пробежал среди блестящих гостей…

На графине было платье из роскошного зеленого ситца, отделанное настоящими костяными пуговицами… На алебастровой шее сверкало и переливалось роскошное колье из кусочков каменного угля, в крохотные ушки были продеты две изящных, еще не использованных спички, а царственная головка венчалась пером настоящей многотысячной курицы.

Два молодых человека в изящных фраках, сшитых из мучных мешков, тихо беседовали о графине - Да! Отец дает за ней 18 миллионов деньгами, 2 пары шерстяных чулок и флакон из-под французских духов!

- Ничего подобного, - вмешался третий, одетый в кретоновый смокинг из обивки кресла, лорнируя графиню в осколок пивной бутылки, вделанный в щипцы для завивки. - Отец дает за графиней гораздо больше 18 миллионов!!

- Именно - Он дает за ней корову с теленком и двух уток.

- Parbleu! - вскричал молодой щеголь в рединготе из четырех склеенных номеров вчерашней газеты. - Я, вероятно, еще успею пригласить ее на вальс!..

Он вынул из кармана будильник на дверной цепочке, бросил на него косой взгляд и помчался к графине.

И было время граммофон хрипло заревел упоительный вальс, танцующие сняли ботинки, чтобы зря не трепать подметок, и пары, шлепая изящными пятками, закружились…

У меня есть старая шкатулка палисандрового дерева, выложенная по крышке инкрустацией - совсем такая, какую возил с собой Павел Иванович Чичиков.

Я свою тоже теперь вожу с собой. С сентября позапрошлого года. А раньше она стояла в углу кабинета моей петербургской квартиры и служила хранилищем трофеев, побед моей горничной надо мной. Дело в том, что у меня с моей горничной шла глухая, тайная, незаметная, но свирепая и неумолимая борьба. Всякий из нас терпел свои поражения и одерживал победы, но на ее долю побед приходилось больше, чем поражений.