Джузеппе Бонавири - Каменная река

На боку зияла рваная рана, из нее лилась кровь. Мы промыли это место, потом Тури стащил с себя рубаху, разорвал ее на тряпки и стал прикладывать к ране, чтобы остановить кровь.

— Этого мало!

Я тоже сорвал короткую, до пупа, рубашонку, смочил ее и положил на рану.

Но кровь по-прежнему текла ручьем, окрашивая воду и землю.

— Ох, да у него и голова проломлена! — заголосил Агриппино.

И в самом деле, на затылке огромным черным сгустком запеклась кровь и волосы словно поредели. Мы потрогали голову — раздался хруст.

— Да, череп перебило, — подтвердил Тури.

Губы Чернявого слегка шевельнулись, из них вырвался слабый стон.

— О Святая Агриппина, помоги ему! — взмолился Пузырь.

Мы низко-низко наклонились к Чернявому; над нашими головами все кружила и кружила саранча.

— Пить хочу, — скорее догадались, чем услышали, мы.

Я сложил ладони ковшиком, набрал воды и начал лить Чернявому на губы, он шевелил ими, но сделать глоток так и не сумел.

— Мне холодно, — прохрипел он.

До ночи еще было далеко, облако над горами Камути рассеялось, и опять выглянуло солнце. Мы накрыли Чернявого нашей одежонкой.

— Надо бы его перенести в другое место, — сказал мой брат. — Сам-то он идти небось не сможет.

Вода опять стала прозрачной. Справа от нас росли агавы — высокие, с твердыми, колючими листьями. Мы положили Чернявого под ними, чтоб солнце не слепило ему глаза. Когда мы опускали его на землю, он опять застонал, тихо и жалобно, как цыпленок.

— Чернявый, Чернявый! — повторял Тури. — Отзовись, ну что молчишь?

— Кто же тот дьявол, что ранил тебя своей острой стрелой? — плакал Агриппино.

— И за что он к тебе привязался? — откликнулся я.

— Как же мы без тебя, Чернявый?!

— Неужто ты уже не дышишь?

— Скажи хоть словечко, Чернявый!

— Видишь, над тобой склонились агавы? Ты не забыл, как мы забивали их колючки вместо гвоздей? — взывал к нему Пузырь. — А теперь гвозди забили в тебя.

— Отравленные!

— Острые-преострые!

— Кровь твою выпили!

За спиной у нас послышался топот.

— И кто вас только научил этим чертовым играм?

Джованни Зануда с дружками поднялся к нам, видимо привлеченный громом взрыва.

— Ну что вы такое удумали? — укоризненно спросил он.

В ответ полное молчание. Чернявый уже не стонал, голова его откинулась на камни, и лицо стало совсем белое.

— О-ох! — вскрикнул Джованни. — Откуда бомба-то взялась?

— Чернявый, Чернявый! — звал я друга и водил мокрыми пальцами по его губам. — Вот вода. Ну попей же.

Но Чернявый уже испил свою чашу: ему суждено было найти смерть на берегу Фьюмекальдо. Джованни первый это понял.

— Тсс, — прошептал он. — Молчите. — И приник ухом к груди Чернявого. — Все, сердце остановилось. Он умер.

— Заткнись, сука, типун тебе на язык! — истошно закричал Тури.

— Против правды не попрешь. Кто-кто, а я-то знаю. Скольких я котов похоронил!

И впрямь Чернявый больше не шевелился, только кровь текла отовсюду, даже из уха. Тури ласково погладил его по лбу.

— Чернявый! — шептал он. — Что же ты наделал?

Громила, Щегол и Хитрюга с искаженными от ужаса лицами глядели на мертвеца.

— Ну с кем ты разговариваешь, Тури? — покачал головой Зануда. — Сказано тебе, он умер.

— Типун тебе на язык, — мрачно повторил Тури.

— Пошли, — повернулся Джованни к дружкам. — Мы в их сатанинские игры не играем.

У Тури подкосились ноги, он рухнул на колени и стал дубасить кулаками по земле, словно пытаясь вызвать подземных духов.

Джовании уже направился к своей пещере, но тут его окликнул Обжора:

— Эй, Зануда, погоди!

— Ну что тебе?

— Останься, — попросил Обжора, глядя на него воспаленными, но совершенно сухими глазами.

— Что вам от меня нужно? — обиженно насупился Зануда. — Говорят им, что он умер, а они не верят!

У всех вырвался всхлип. Тури по-прежнему бил кулаками об землю. Над агавами пролетела последняя стайка саранчи.

— Ладно, обождите, — бросил Зануда.

Он скоро вернулся с большущей доской. Дружки помогли ему положить на нее Чернявого (кровь наконец-то остановилась, и сам он словно скрючился).

— Ну что, понесли? — сказал Зануда. — Это самая большая доска, которая у меня была. Я спер ее у Кармелы, жены пекаря.

Я никак не мог оторвать взгляд от Чернявого: он казался маленьким подстреленным зверьком, и гвозди, гвозди, гвозди вошли в его тело, накрепко прибив к доске.

— Зачем, Джованни, зачем? — в отчаянии выкрикнул я.

Он даже не взглянул на меня, а напустился на Карлика и Пузыря, своих бывших приятелей:

— Чего расселись, остолопы?! Ну конечно! Все уже позабыли! У вас ведь теперь другие игры! Кому говорю, помогите!

Он дико сверкнул глазами и вытянул руку, точно втаскивая их в заколдованный круг. Карлик и Пузырь поднялись, все еще всхлипывая, но первая острая боль прошла. Вместе с Джованни они взвалили доску себе на плечи. Мой брат, Кармело, Агриппино и Обжора двинулись за этой похоронной процессией; спины их сгибались и вздрагивали, словно от нестерпимой тяжести. А мне так хотелось крикнуть им, что они жалкие трусы и сукины дети.

Тури все кружил вокруг того места, где только что лежало тело Чернявого. Земля была еще влажная от крови, и длинная кургузая тень нашего друга отпечаталась на ней.

Я стоял и думал, станут ли когда-нибудь воды Фьюмекальдо, как прежде, чистыми и спокойными.

— Пошли! — Тури тронул меня за рукав.

Быстрым шагом, словно боясь опоздать, он, к моему удивлению, направился к пещере. А я не мог же один оставаться на этом обрыве.

Скрепя сердце я тоже пошел туда, где в замшелой скале была выдолблена глубокая нора. Прямо у входа на меня дохнуло прохладой. Внутри меня придавила темнота, и я хотел было броситься назад, но тут кто-то взял меня за руку.

— Иди сюда. Чего испугался?

По голосу, правда какому-то странно визгливому, я тотчас узнал Золотничка.

Глаза, постепенно привыкая, различали высоченные, все в трещинах своды пещеры.

— А где же Джованни? — вырвалось у меня.

Золотничок повел меня куда-то вправо, и там, на небольшом естественном возвышении я увидел всех своих друзей. Щегол, Громила и Хитрюга напялили какие-то дурацкие балахоны и выглядели в них не мальчишками, а злобными, мерзкими гномами.

— Для чего все это? — спросил я.

— Помолчи, — сказал Золотничок. — Они психи, самые настоящие психи. Но раз уж мы пришли — делать нечего.

Пещера была, в общем-то, небольшая, стены ее покрывал лишайник. Карлик и Пузырь склонились над длинной доской-гробом. А у противоположной стены стоял Тури, спокойный и сосредоточенный.

Из темного чрева пещеры донесся глубокий голос Джованни:

— Так, начинаем.

Эхо здесь было необычное — голос звучал глухо, точно птичий клекот, а возвращался нежно и певуче.