Ихара Сайкаку - Избранное

Но каждой жизни приходит конец. Старик внезапно умер, когда сеял осенний дождичек, а у смертного ложа остался единственный сын. Все наследство ему досталось! В двадцать один год богачом стал!

Сынок больше отца почитал скупость. Толпе родственников даже одной палочки для еды не подарил на память. [33] Одной палочки для еды не подарил… — На похоронах родным и знакомым часто раздавали вещи покойного на память. Палочки для еды всегда бывают но две штуки, так что дать одну палочку — это верх скряжничества. Кончился седьмой день траура, а на восьмой уж он отворил ставни в лавке и сердцем и душой предался делам. Чтобы не проголодаться раньше положенного часа, даже на пожар посмотреть и то быстро не бегал. В таком мелочном скряжничестве и проводил дни, и вот наступил закат года, рассвело, а он и подумал: «Ведь сегодня как раз годовщина, поминки по отцу!» И пошел в приходский храм. На обратном пути вспомнил прошлое, и слезы покатились на рукав: «Ведь вот эта домотканая цумуги в клетку, еще папенька ее носил, приговаривая — сносу ей нет! А тут как подумаешь, какая печальная судьба! Проживи он еще двенадцать лет, было бы ровно сто. Молодым изволил умереть. Вот незадача! Ведь в убыток ему это!» Даже и тут на первом месте жадность. Так шел он домой, как вдруг возле Мурасакино у бамбуковой изгороди вокруг огорода лекарственных трав сопровождавшая его служанка подняла какое-то письмо той же самой рукой, что несла пустой мешок из-под жертвенного риса, и подала ему. Он взял и посмотрел: «Госпоже Ханакава от Дзисана». На обороте подпись, заклеено рисовым тестом, тщательно приложена печать, а сверху затейливо выведено кистью: «Пять великих бодисатв силы». [34] «Пять великих бодисатв силы». — Так было принято, особенно среди женщин, писать на месте склейки письма, чтобы охранить письмо во время его пути.

«Это, наверно, фамилия благородного кугэ, о котором мне слышать не доводилось». Вернувшись домой, спросил у людей, те прочли и говорят: «Это, верно, девке из тех, что занимают одну комнату в Симабаре». «Ну что же, листочек дорогой бумаги сугивара, хоть исписанный, а все же польза. Убытку не будет», — решил он, осторожно развернул, а оттуда вдруг выкатился золотой бу. «Что это?» — поразился он, бросил сперва на камень прилавка, чтоб проверить, как звенит, потом попробовал на весах и обрадовался, — выходило ровно один моммэ и два фун. С трудом он подавил волнение. Вот неожиданное счастье! «Смотрите, никому не болтать!» — наказал он домашним. Наконец прочел письмо. Оно было чуждо любовных излияний, с первой строки начиналось прямо так: «Хоть Ваша просьба очень не ко времени, но я так люблю Вас, что готов жизнь отдать, потому заложил свой весенний паек, полученный от моего господина. Из этих денег взял я два моммэ за мои долги за разное время, остальное посылаю Вам. Уплатите долги, накопившиеся за годы. Каждый заботится о даме по своему состоянию. Госпоже Нокадзэ из квартала Осакая богатый гость с запада послал таких бу триста штук на праздник хризантем. Я же — одну только штучку, да ведь чувство мое не слабее. Если бы было у меня много денег, разве я пожалел бы?»

Такое жалостное письмо! Чем дальше он читал, тем больше не по себе ему становилось. Как ни крути, не годится брать эти деньги. Одна мысль об этом страх наводит — вдруг узнает отправитель письма и отомстит, да и Небо может покарать. «Вернул бы ему, да не знаю, где живет. Пойду в Симабара, раз знаю место, найду Ханакава и передам», — решил он, пригладил волосы на висках и вышел из дому, но, как подумает — ведь даром отдавать целый бу! — сердце сжимается; пять, семь раз он передумывал, пока наконец добрался до ворот селения любви, но сразу не вошел. Постоял немного, потом приблизился к человеку, вышедшему из агэя [35] Агэя — нечто вроде ресторана, куда гости могли вызвать из домов квартала Симабара женщин по своему вкусу. купить сакэ, и спросил: «Все ли без различия могут входить в сии почтенные ворота?» Тот даже не ответил, мотнул головой. «Ну, раз так…» Он снял плетеную шляпу, повесил на руку, согнулся в поясном поклоне, [36] …снял плетеную шляпу… — Комизм заключается в том, что это было вовсе не почтенное место, и посетители часто нарочно закрывали лицо глубокой плетеной шляпой вроде корзины, чтобы оставаться неузнанным. Такие шляпы можно было даже получить напрокат недалеко от входа. Он же, наоборот, снимает шляпу и даже сгибается в почтительном поклоне. прошел наконец мимо чайного домика у ворот и вошел в квартал.

Приблизившись к таю по имени Имаморокоси из дома Итимондзия, видимо, направлявшейся в агэя, он спросил: «Где госпожа по имени Ханакава?» Таю отвернула лицо в сторону провожатой и молвила только: «Я не знаю». Провожатая ткнула пальцем туда, где висела зеленая занавеска: [37] Зеленая занавеска — висела у входа в самые дешевые дома в квартале любви. «Спроси там, где это», — а шедший сзади прислужник, несший сундук с нарядами, злобно скосился: «Попробуй увязаться за этой женщиной, я тебе покажу!» — «Если бы я хотел идти следом, я не задавал бы вам этих вопросов», — возразил тот, немного отстал и принялся расспрашивать тех, кто ему попадался на дороге. Оказалось, что Ханакава — гетера последнего разряда за два моммэ, но в последнее время плохо себя чувствует и никого не принимает. Так он и не доставил письма. На обратном пути вдруг взыграло в нем легкомыслие. «Ведь это не мои деньги! На эту монету погуляю сегодня разок, чтоб на всю жизнь запомнилось, чтоб было о чем рассказывать в старости», — решил он, но в агэя и не помыслил пойти, отправился в чайный домик Фудзия Хикогэ, поднялся на второй этаж и среди дня вызвал девицу за девять моммэ, развеселился от непривычного сакэ и скоро втянулся в такую жизнь. Обменивался с женщинами любовными письмами, все больше входил во вкус, всех таю перебрал, даже в моду вошел! Забавлялся остроумием четырех знаменитых в столице тайкомоти — Гансай, Кагура, Омии, Рансю. [38] Тайкомоти — присяжный острослов, специальностью которого было развлекать гостей; их нанимали за особую плату. Приводимые ниже четыре имени — исторически существовавшие лица, известные своим остроумием. В конце концов стал настоящей знаменитостью в деле разгула, и те мужчины, кто впервые вступал на путь любви, подражали ему. Получил прозвище Коикадзэ (Любовный Ветерок) из Огия, деньги по ветру пускал. Вот поди узнай человека! Через четыре-пять лет от двух тысяч кан ни пыли, ни пепла не осталось, все истлело. Только и было у него теперь, что старый веер — вывеска лавки. С тех пор жил, перебиваясь со дня на день, распевал сам о себе словами лирической драмы: «То расцветет, то упадет…»

«Вот что значит — дурно нажитые деньги», — говаривал своим детям некий Камадая, твердый духом.