Ихара Сайкаку - Избранное

— Таким покойницам полагается «левым взмахом» разрезать серпом утробу и извлечь младенца. Иначе они не смогут обрести покоя в нирване, и неизвестно, что ожидает их на том свете.

Как ни грустно было, поступили так, как посоветовал незнакомец, и заказали заупокойную службу. Да, ничего более печального и бренного, чем участь женщины, нет на свете.

Но так уж устроен мир, забылось и это несчастье. Третья дочь, О-Аки, скоро встретила пятнадцатую весну. Она была особенно красива, добра сердцем и чувствительна. Посредниками вызвались соседи.

— Есть у нас на примете славный молодой человек из хорошей семьи, и к тому же собой красавец. Поручите ему все заботы, возьмите его зятем к себе в семью, и пусть ваши грустные думы развеются, — советовали соседи.

Так родители и сделали — они взяли этого человека в приемные сыновья и доверили ему управление домом, сами же приняли духовное звание. С той поры они совсем отринули все мирское. «Наконец-то пришла пора радоваться жизни», — стали думать они. Каждый день ходили на поклонение в разные храмы. Приемный сын выполнял свой сыновний долг и относился к ним со всей почтительностью. Хотя они жили далеко от моря, в горах, он добывал морскую рыбу: когда шел снег, разжигал огонь, и родители уподоблялись владыке страны вечного лета. Он скрывал от них все житейские невзгоды, так что треволнения жизни уподобились для них ветерку, шелестящему где-то вдалеке. Желать им больше было нечего. А тем временем и О-Аки, как говорится, полюбила зеленую сливу. Не раз уж случалась беда в доме, поэтому родители очень тревожились и молились всем богам. Чтобы разрешение от бремени прошло благополучно, главное, беречь роженицу, потому наняли для О-Аки сведущую в этих делах старуху. Она следила за тем, правильно ли О-Аки завязывала пояс, заставляла ее двигаться, работать в саду, смотрела, чтобы О-Аки не застудила живот, не разрешала ей поднимать руки выше уровня глаз или вытягивать ноги в постели, подгладывала под голову специальную подушку, — и всячески оберегала ее здоровье, не пренебрегая ни одной мелочью и особенно заботясь о том, что ест ее подопечная. Все терпеливо ждали родов, но вот О-Аки заболела. Десять дней она страдала от болей во всем теле, а на десятый день дыхание ее прервалось, будто она уснула. Обо всех этих событиях пошла дурная молва, и родители, уже не столько горюющие, сколько удрученные пересудами, упали на тело дочери и хотели покончить с собой, но их удержали и принялись на все лады убеждать, чтобы они оставили мысль о смерти. Не прошло и тридцати пяти дней, как соседи стали твердить, что пора, мол, выдать замуж четвертую дочь, О-Фую.

— Мы во всем доверяемся вам, — сказали родители, — поступайте по вашему усмотрению и ни о чем с нами не советуйтесь.

Пригласили монахов, чтобы отслужить панихиду по трем дочерям, молились Будде, раздавали, монахам пожертвования. Родители приказали перешить все косодэ дочерей и сделать из них покрывало для подношения в храм.

— Может ли быть горе, большее, чем наше! — говорили они, и слезы рекой струились по рукавам их кимоно. Они читали сутры, написали имена дочерей на поминальных дощечках и, как велит обычай, молились за упокой их душ на берегу реки. «Родители, пережившие своих детей, — все равно, что река, побежавшая вспять. Это противно самой природе…» — думали они, и скорбели, что их собственная жизнь не прервалась.

Как только О-Фую сообщили о предстоящем замужестве, она громко зарыдала. Рукой, мокрой от слез, она открыла плетеную коробку, достала из нее монашескую черную рясу из конопли и четки.

— Я намереваюсь связать себя только с Буддой. Я давно уже убедилась, что мир наш подобен краткому сновидению, и решилась постричься в монахини, чтобы молиться за упокой сестер. Но разделить их участь — нет, на это я не согласна. Во всем виноваты, наверное, мои черные волосы. Это они ввели вас всех в заблуждение! — воскликнула она и уже собралась было отрезать волосы, едва успели ее остановить.

— Такой поступок был бы верхом непочтительности по отношению к родителям, — говорили ей люди. Собрались родственники, призвали тетку, которая жила в деревне Симоити, и та, проливая слезы, на все лады уговаривала О-Фую, пока не убедила девушку.

— Хотя бы дня три поживи с мужем, а потом поступай, как хочешь, можешь даже постричься в монахини.

Силой заставили О-Фую согласиться. Благополучно справили свадьбу. Муж и жена незаметно для самих себя привязались друг к другу, так пролетело больше четырех лет. Родители радовались тому, что все идет спокойно. Но вот О-Фую забеременела и, как сестры, умерла от преждевременных родов.

— Все наши четыре дочери умерли одинаковой смертью — поистине это неслыханно в нашем мире. Видно, злосчастные связи скрепили нас в прежней жизни, раз мы стали родителями, а они нашими детьми. Как тяжело! — горевали родители и все чаще задумывались о загробной жизни. Они постились, беспрерывно возносили молитвы Будде, жгли курительные палочки, служили панихиды за упокой дочерей. Затворившись в отдаленных покоях, они никуда не выходили. Жилище их обветшало до неузнаваемости и стало похоже на пристанище бездомного пса. Но хоть родители устремились всеми помыслами к Будде, их все же беспокоила судьба О-Томэ, единственной дочери, оставшейся в живых. В ту пору ей уже исполнилось пятнадцать, но родители, напротив, печалились при мысли, что приближается время, когда нужно будет и ее выдать замуж. Они даже предложили дочери принять постриг.

— В свое время мы заставили О-Фую отказаться от служения Будде и вступить в несчастный брак, теперь мы глубоко раскаиваемся в этом. Ведь наша жизнь — лишь миг меж бодрствованием и сном в бренном мире. Не лучше ли тебе постричься в монахини и молиться за упокой сестер? Тогда, верно, ничего дурного не случится.

Но у О-Томэ было совсем другое на уме. «Уж коли повезло родиться человеком, было бы глупо не обзавестись мужем. Но я избавлю родителей от хлопот о моем замужестве», — так решила она и однажды тайком сбежала из дому. И хоть была она непочтительной дочерью, но все же — родное дитя, потому родители горевали, что от нее не было ни слуху ни духу. О-Томэ сама нашла себе мужа — разбойника, промышлявшего на горных дорогах. Как-то вечером, когда бушевал ветер и лил дождь, они выбрали глухой час, чтобы не встретить прохожих, О-Томэ провела мужа к родительскому дому и помогла ему проникнуть внутрь. Они набросили на спавших стариков татами и, пока родители мучились от удушья, украли их жалкие сбережения и побежали прочь по крутому склону. Но далеко ли могут убежать такие злодеи? Скала у дороги, давно и хорошо им знакомая, на этот раз показалась им человеческой тенью; им стало страшно. Испугавшись, они сорвались в пропасть, хотя уж о ней-то они должны были прекрасно помнить. Их деяния были у всех на виду; так опозорили они известное в Ёсино имя Кудзуя.