Ихара Сайкаку - Избранное

Камэмару, младшему брату Коцуру, тоже пришла пора жениться, но его сестра была настолько распущенного поведения, что ни одна девушка не хотела идти за него. С горя он заболел и двадцати трех лет от роду скончался. Родители, стыдясь людей, целыми днями сидели взаперти и вскоре тоже умерли от обиды и горя.

Коцуру осталась в доме одна. По-прежнему никто не желал брать ее в жены. Растратив к пятидесяти годам все имущество, она вышла замуж за слугу, который жил в их доме еще при родителях. Они бросили дом в городе и поселились в заброшенной деревушке. Жили они тем, что муж отлавливал собак, а она вразнос продавала масло для прически. Но и сюда докатилась ее дурная слава, и у Коцуру не стало покупателей, так что они не знали, как прожить день. В горло ей не шла даже капля влаги, она почувствовала, что ей приходит конец. Коцуру неузнаваемо изменилась, ничего не осталось от ее былой красоты. И умерла она в поле, у подножия скалы, высохшая, как мумия.

У всех женщин в жизни должен быть только один муж. Порочная Коцуру после развода искала другого, а ведь так поступают только низкие женщины. Пусть девушки из достойных семей воздерживаются от этого. Нет большего нарушения заповедей дочернего долга, чем, выйдя замуж, снова вернуться в родительский дом.

Ежели нет счастья или пусть дажь смерть разлучила с мужем, женщине следует стать монахиней. В нынешнем мире своеволие часто сходит с рук, но такие женщины — непомерное безобразие! — сказал даже сват, торгующий ложью, а на сей раз он говорил правду.

Да святится имя твое, Будда. Да святится имя твое, Будда. Думаешь, что, кроме молитвы, ничего не нужно в этом бренном мире, но стоит день не поесть, и ты под властью голода. Подобно тому как зачин в старинных пьесах дзёрури всегда заканчивается одной и той же фразой: «Увидишь человека, считай — вор, увидишь огонь, считай — «пожар!» — так и нравы современных монахов-отшельников поистине всегда являют собой нечто самое причудливое из всего, что есть в нашем мире!

В самурайских семьях не берут в расчет ум и способности человека и насильно бреют голову тому, кто не силен в воинском искусстве или по болезни не может служить. В купеческих семьях сына принуждают облачиться в монашеские одежды и покинуть дом, если он не соображает в счете, не сноровист в обращении с весами, не умеет вести записи. «Купец из тебя никак не получится! Хочешь прожить свой век привольно, так надевай рясу!» — советует вся родня; и такие люди принимают постриг, поселяются в кельях на окраине улицы Сиомати, близ храма Кодзуномия, или в окрестностях Икутама. Сначала монашеская жизнь занимает их души, они не забывают ставить к алтарю сосуды со свежей водой, собирают летние травы и даже зимой, когда все вокруг заняты предпраздничными хлопотами, монах смиренно выдалбливает в тыкве-горлянке горлышко, чтобы ее можно было носить, как флягу. Они вкушают лишь постные кушанья, горькое для них — лишь плоды перца, а сладкое — суп из морской капусты, и совсем уже не помнят вкуса супа из рыбы фугу, [11] Фугу. — Рыба фугу считается деликатесом. которым когда-то лакомились. Но недолго они радуются монашеской доле. Скоро их сердца начинают волноваться желаниями, они предают забвению путь Будды, ведь, не обладая ученостью, они не ведают, как спасти все живое на земле и даже начинают есть жертвенный рис, чтобы отрастить себе жирное брюхо, такое же огромное, как у преподобного Хотэя. [12] Преподобный Хотэй — священник секты Дзэн в Китае эпохи Тан (VIII в.), отличавшийся тучностью. Кроме того, слово «хотэ» означает по-японски «брюхо», «живот». Среди бездельников-дармоедов в наше время больше всего монахов да лекарей, и у тех и у других одинаково обритые головы. И еще в последнее время женщины особенно часто стали принимать постриг. Будь я на месте Будды, хотелось бы мне заглянуть в их души! Мало среди монахинь таких, которые по-настоящему пекутся о загробном мире.

В большой гавани Нанива, о которой сложено много песен, недалеко от Ёкобори, проживал некий торговец солью. Долгие годы печалился он о том, что не было у него детей. Наконец родился мальчик: отец не мог нарадоваться на него. Родители берегли и лелеяли сына, и заботы эти пошли ему на пользу. Когда сыну исполнилось пятнадцать, по обычаям, зашили рукава его кимоно, а в шестнадцать подбрили волосы на лбу. Был он хорош собою, и молва особо отличала его. Родители, гордясь сыном, говорили:

— Уж ежели чего нам и не хватает, так это хорошей для него невесты-красавицы!

Начали они розыски невесты, присмотрели на главной улице города Сакаи девушку из хорошей семьи и сосватали ее. Родители построили для сына ладный дом с тонкими украшениями, а в глубине двора поставили небольшую постройку для себя, чтобы в покое доживать свой век. Ждали благоприятного дня в месяце одиннадцатой луны, чтобы сыграть свадьбу, но сын тем временем весьма увлекся состязаниями: кто искуснее составит рассказ, тот получит больше очков, а в ту пору подобные состязания имели большое хождение. Тогда как раз были заранее предложены пять тем. Темы были такие:

«Изысканно-прекрасное в тени вновь расцветшей вишни».

«Печальное, о чем плачут четверо поутру, когда выпал первый иней».

«То, что отталкивает, когда оно есть, и желанно, когда его нет».

«То, что сначала страшно, потом боязно, а затем противно».

«Дождливая ночь, когда не знаешь, что с тобой случится».

Только об этих темах он и размышлял целыми днями. И было-то это всего-навсего состязание в искусстве рассказа, но молодой человек был им совершенно поглощен. Только состязание и занимало его, словно душу ему смущали черти, обитающие в долине Адатигахара, [13] Долина Адатигахара — у подножья горы Адатараяма, в провинции Ивасиро, согласно народным легендам, считалась обиталищем чертей. он то думал о том, как бы присвоить себе чужие рассказы, то размышлял о бренности мира, где никто не знает, что ждет его в следующее мгновенье, то гадал, как провел сегодняшний день мастер, руководивший состязанием, то им овладевало непонятное волнение; настроение его ежеминутно менялось. Он уже сам себя не помнил, и вдруг, не то наяву, не то во сне, когда он поправлял изголовье, на рассвете пятнадцатого дня десятого месяца, он явственно услышал голоса, тихо читавшие печальную заупокойную молитву. Слова молитвы в один миг пробудили в нем возвышенные мысли, и, едва дождавшись рассвета, он, оставив письмо, в котором извещал родителей, что намерен постричься в монахи, ушел в храм Нанива. Его пытались было удержать, но он, никого не слушая, покинул дом. Видно, он отправился в отдаленную провинцию — больше его в здешних местах не встречали.