Ихара Сайкаку - Рассказы из всех провинций

День уже клонился к вечеру и игра подходила к концу, когда кто-то напоследок не рассчитал силу удара и подбросил мяч слишком высоко, так что он перелетел через ограду и упал в соседний сад. Мураноскэ подбежал к забору и увидел, что мяч застрял в ветках кустарника хаги. А еще он увидел близ моста, перекинутого через озерцо с чистой водой, девушку, которая была скорее всего дочерью владельца усадьбы. Поверх нижнего кимоно из узорчатого белого шелка на алом исподе на ней было надето нарядное фурисодэ с рисунком в виде кипарисовых вееров, подвязанное поясом, сплетенным из крученых лиловых нитей. Небрежно уложенные волосы посередине перехвачены золоченым шнурком мотоюи. [140] Мотоюи — шнурок из плотной бумаги, используемый для закрепления волос в прическе. В руке вместе с веером, украшенным кистями, она держала листья тутового дерева.

«Должно быть, на этих листьях написаны стихи, которые она собирается принести в дар Ткачихе», — подумал Мураноскэ. И верно, девушка опустила листья в воду и повернулась, чтобы уйти. В тот миг она была прекрасна, как фея, сошедшая с небес.

При одном взгляде на девушку сердце юноши пришло в смятение, и он, отбросив стыд, заговорил с ней.

— Извините за дерзкую просьбу, но не могли бы вы подать мне тот мяч?

Не побоявшись замочить росой рукава своего платья, девушка раздвинула густую траву, достала мяч и поднесла его к тому месту у изгороди, откуда доносился голос. Принимая мяч, Мураноскэ задержал руку девушки в своей. Молодые люди взглянули друг другу в лицо, и этот взгляд заронил в их сердца любовь.

В это время в сад вышли служанки девушки, и Мураноскэ поневоле пришлось удалиться. Переодевшись после игры, он нарочно задержался в доме Фукусимы, снова подошел к изгороди и заглянул в соседнюю усадьбу. Девушка, которой до сих пор не часто приходилось видеть мужчин, пожалуй, впервые почувствовала любовное томление и тоже вышла в сад. Теперь они могли обменяться несколькими словами, не опасаясь быть услышанными.

— Сейчас уже мне нет нужды писать вам о своих чувствах, — сказал юноша. — Я хочу проникнуть в ваши покои и остаться с вами наедине.

— Я буду ждать вас, — отвечала девушка.

В ту же ночь под покровом темноты Мураноскэ на свой страх и риск перелез через высокую ограду и пробрался в сад. Девушка сдержала обещание и, раздобыв ключ от калитки, провела его в свою спальню. Здесь влюбленные поклялись друг другу в вечной верности и, надкусив мизинцы, смешали кровь и начертали ею на исподнем друг друга слова клятвы. С тех пор они уже больше не тратили время на взаимные заверения в любви и каждый раз, оставаясь наедине, горевали лишь о том, что так быстро летят ночные часы. С каждым днем их все сильнее влекло друг к другу, как это бывает с любящими сердцами. Сколько раз они встречались — о том было ведомо лишь бархатному изголовью в комнате девушки, и вот однажды, глядя на распустившиеся цветы сливы, она захотела отведать кислых зеленых плодов, да и живот у девушки начал мало-помалу округляться. Одним словом, стало ясно, что она понесла.

Между тем отец девушки, самурай по имени Фудзисава Дзиндаю, отслужил положенный срок при дворе сегуна в Эдо [141] «…отслужил положенный срок при дворе сёгуна в Эдо…» — В эпоху Токугава феодальным князьям (даймё), а также некоторым их подданным полагалось посменно находиться при дворе сёгуна в течение года (так называемая система «санкин котаи»). и на возвратном пути домой решил заехать в городок Хамамацу провинции Энсю, чтобы навестить своего брата Дзиндзаэмона. Второму сыну брата — Дзимпэю в ту пору как раз исполнилось девятнадцать лет, сложения он был богатырского и отличался недюжинной силой. Обрадовался Дзиндаю и, хотя юноша доводился ему племянником, решил сделать его приемным сыном и выдать за него свою дочь Кого, с тем чтобы потом самому удалиться на покой. Решив таким образом, он вместе с племянником вернулся домой в Хиросиму и рассказал о своем намерении жене, чему та несказанно обрадовалась. Заручившись согласием своего господина на то, чтобы взять Дзимпэя в дом приемным сыном, Дзиндаю не теряя времени занялся свадебными приготовлениями. Узнав об этом, Кого, однако, не выказала радости и обратилась к матери с такими словами:

— Я знаю, что идти против воли родителей — значит проявить дочернюю непочтительность. Однако наш мир — лишь временное обиталище человека, а жизнь наша столь же мимолетна, как сон. Благостен только путь, указанный Буддой, и я хочу, следуя этому пути, обрести загробное блаженство. Посему я решила остаться свободной от супружеских уз, облачиться в черную рясу и уединиться в каком-нибудь монастыре. Что же до господина Дзимпэя, прошу вас, найдите ему другую невесту.

Услышав от дочери подобные речи, мать удивилась и принялась всячески ее отговаривать, но девушка была непреклонна. На всякий случай мать решила сохранить этот разговор в тайне, но Дзимпэю каким-то образом стало известно о нем, и он затаил в душе обиду и горечь.

И вот однажды среди ночи Дзимпэй увидел крадущегося к дому Мураноскэ и, призвав на помощь слугу, которого привез с собой из Хамамацу, устроил под деревом засаду. Когда же на рассвете Мураноскэ покидал покои возлюбленной, Дзимпэй вместе со слугой напали на него и тут же убили.

Узнав, как было дело, Кого схватила копье и приготовилась отомстить убийце, но кормилица ее удержала.

— Вы еще успеете отомстить, — сказала она Кого, — теперь же вам надлежит покинуть сей дом. — С этими словами кормилица взяла девушку за руку и, воспользовавшись суматохой в доме, вывела ее через задние ворота.

Как только стало известно о тайной связи дочери с Мураноскэ, Дзиндаю решил, что ему изменило самурайское счастье, и, не смея показаться на глаза людям, перестал выходить из дома. Дзимпэй скрылся в неизвестном направлении. Что же до Кого, то она благодаря кормилице благополучно выбралась из Хиросимы и направила свои стопы в селение Акаси провинции Бансю, где у нее были знакомые. Поскольку она была женщиной, на дорогу у нее ушло много дней, но в конце концов она достигла места и поселилась в бедной крестьянской хижине. Постепенно она научилась ткать жатое полотно, каким славится эта местность, и тем добывала себе пропитание.

Между тем время шло, и вот наступил срок ей родить. Среди ночи вызвали повитуху, и пока грелась вода, чтобы обмыть младенца, Кого положила рядом с собой короткий меч и вознесла богам такую молитву:

— Боги, сжальтесь надо мною и пошлите мне сына, чтобы было кому отомстить убийце Мураноскэ — Дзимпэю. Ну, а если суждено мне произвести на свет девочку, я сразу же вспорю себе живот и сведу счеты с жизнью.

Видно, молитва эта была услышана, потому что в тот же миг с громким криком появился на свет мальчик. Кого назвала младенца Мурамару, берегла его пуще зеницы ока и с нетерпением ждала, когда он подрастет. И вот уже осталось позади время, когда малышу стали отпускать волосы [142] «…малышу стали отпускать волосы…» — Согласно обычаю, с трех лет мальчикам начинали отпускать волосы. В середине одиннадцатого месяца по лунному календарю совершался особый обряд (камиоки-но гёдзи), в ходе которого волосы ребенка, достигшего трех лет, впервые укладывались в церемониальную прическу. и впервые надели на него хакама. [143] «…впервые надели… хакама» — Имеется в виду церемония «хакамаги-но гёдзи», во время которой мальчикам, достигшим пятилетнего возраста, разрешалось впервые надеть хакама. Незаметно Мурамару исполнилось девять лет, и он стал обучаться грамоте в храме Сумадэра. Но и это время вскоре миновало, и мальчик, встретив свою тринадцатую весну, расцвел, точно цветок на молодом деревце сакуры, так что все вокруг — и монахи и миряне невольно заглядывались на него.