Эптон Синклер - Столица

Они готовы были проводить долгие ночи без сна, лишь бы только взглянуть ей в лицо, а утром бросаться в атаку на извергающие смерть орудия противника. Ради прикосновения к ее сверкающим одеждам они гибли в тюрьмах, где свирепствовали голод, эпидемии самых отвратительных болезней и безумие.

А теперь эта армия-освободительница с развевающимися знаменами, гарцующими конями и грохочущими пушками отошла в мир теней. Сама земля, по которой ступали освободители, была священной, и тот, кто листал пыльные тома с летописью их деяний, не мог не почувствовать благоговейного трепета и страха перед жизнью, такой быстротечной и так мало понятой людьми. Перед Монтэгю проносились юношеские воспоминания, когда, весь во власти нисходивших на него видений, он сидел, охваченный волнением, закрыв лицо руками.

Эти люди страдали ради Республики, ради него, ради грядущих поколений, ради того, чтобы правительство, созданное народом, из представителей народа и для блага народа, не исчезло с земли. И тогда, повторяя про себя слова торжественной речи, произнесенной в Геттисбурге [2] Речь, произнесенная 18 ноября 1863 г. президентом Линкольном. над могилами павших героев, юноша дал обет принести всю свою душу на алтарь служения Республике. Они так много сделали для него, сможет ли он что-нибудь сделать? С тех пор прошло двенадцать лет, а сердце Монтэгю было по-прежнему полно стремлением оправдать доверие тех, кто отдал свою жизнь за Республику. Это чувство было сильнее всех других его помыслов: о богатстве, славе и власти.

Пение кончилось. Перед ним стоял судья Эллис. Он уже собрался уходить и, прощаясь, приветливо говорил, что вскоре надеется снова повидать Монтэгю. Генерал Прентис также встал, и Монтэгю, стряхнув с себя овладевшие им чары, пожал на прощанье руки маленькому барабанщику, Селдену, Эндерсону и всем другим героям своих грез. А через несколько минут он уже шел по улице, глубоко вдыхая прохладный ноябрьский воздух.

Вместе с ними вышел и майор Торн. Узнав, что генерал направляется к центру, майор предложил пройтись Монтэгю пешком до отеля. По дороге Монтэгю поведал майору о джентльмене, застрявшем в винограднике, майор от души посмеялся и рассказал, как это было в действительности. Оказалось, что с ним произошли тогда еще и другие приключения: гоняясь за лошадью, он набрел на двух мулов с грузом боевых припасов; животные запутались упряжью в ветвях дерева. Он бросился было к ним, но в это мгновенье в дерево угодил снаряд; припасы взорвались, и бедные животные взлетели на воздух, разорванные на куски.

За этим последовал рассказ о ночной атаке, вернувшей ранее потерянную ими территорию. Здесь-то и настигла Стонуолла Джексона его трагическая смерть. Затем майор рассказал об Эндерсонвилле и о побеге из тюрьмы. Монтэгю готов был всю ночь бродить с майором по улицам и слушать его рассказы о боевых временах.

Поглощенные беседой, они подошли незаметно к кварталам, где ютилась беднота. Здесь над головами с грохотом проносились поезда надземной железной дороги, вдоль улиц тянулись ряды лавчонок. На углу Монтэгю заметил большую толпу и спросил, что там происходит.

— Какой-то митинг,—ответил майор.

Подойдя ближе, они увидели над толпой факел и стоявшего рядом с факелом человека.

— Очень похоже на политический митинг,— сказал Монтэгю,— но едва ли это возможно сейчас, сразу после выборов.

— Социалисты, наверное,—сказал майор,— они толь ко этим и занимаются.

Оба пересекли улицу и теперь лучше могли все разглядеть. Оратор был тощий человек с изможденным лицом. Он резко размахивал длинными руками, возбужденно ходил взад и вперед и наклонялся к окружавшей ее густой толпе. За грохотом поезда майор и Монтэгю не могли расслышать его слов.

— Социалисты! — воскликнул Монтэгю с удивлением.—А чего они хотят?

— Как бы это вам сказать,— ответил майор,— вероятно, они хотят свергнуть правительство.

Поезд прошел, и до них донеслись слова:

— Вы строите для них дворцы, а сами живете в битком набитых жилищах. Они заставляют вас ткать тончайшие ткани, а самих ходить в лохмотьях. Они вас заставляют строить тюрьмы, а потом вас же в них и сажают! Вас заставляют изготовлять орудия и вас же из них расстреливают. Они крепко держат в своих руках политические партии, сами намечают кандидатов, обманом заставляют вас голосовать за них и называют это законом! Они сгоняют вас в армии, посылают вас убивать ваших же братьев и называют это порядком! Они берут цветную тряпку, называют ее знаменем, учат вас жертвовать за нее жизнью, и это называют патриотизмом! И всю свою жизнь, с рождения до самой смерти, вы должны работать, а они загребают всю прибыль, они — хозяева, господа, а вы — дураки, дураки, дураки!

Голос человека перешел в пронзительный крик, он вскинул руки и разразился злобным смехом. В это время прогрохотал другой поезд, Монтэгю не мог больше ничего расслышать, но он видел, что оратор яростно продолжает свои обличения.

Монтэгю стоял как пригвожденный, он был потрясен до глубины души и едва владел собой. Ему хотелось броситься к этому человеку, схватиться с ним, перекричать о, осадить перед всей толпой.

Майор, вероятно, заметив его возбуждение, взял его под руку и повел в сторону от толпы, говоря:

— Идемте, идемте, с этим ничего не поделаешь.

— Но... но полиция должна арестовать его! — возмутился Монтэгю.

— Иногда так и поступают,— сказал майор,— но все толку.

Они продолжали свой путь, и мало-помалу резкие выкрики замерли вдали.

— Скажите,—задумчиво спросил Монтэгю,—часто это бывает?

— За углом дома, где я живу, такие митинги устраиваются каждую субботу вечером.

— И всегда находятся люди их слушать?

— Иногда собирается такая толпа, что приостанавливается уличное движение.

Некоторое время шли молча. Наконец Монтэгю спросил:

— Что же все это значит? Майор пожал плечами:

— Быть может, еще одна гражданская война..

Отец Аллена Монтэгю умер около пяти лет назад. Года два спустя его младший брат, Оливер, заявил, что намерен попытать счастья в Нью-Йорке. У него не было ни профессии, ни определенных планов, но друзья отца были богатыми и влиятельными людьми, и он рассчитывал на их покровительство. Обратив свою часть имения в деньги, он пустился в путь.

Оливер был жизнерадостным юношей, любившим пожить в свое удовольствие, и обладал всеми задатками блудного сына. Его брат почти не сомневался, что через год-два он вернется с пустым кошельком. Но Нью-Йорк» видимо, пошел ему на пользу. Он никогда не рассказывал о том, чем занимается, но писал, что кое-как сводит концы с концами. Однако в его письме проскальзывали намеки на то, что он ведет широкий образ жизни. А к рождеству и ко дню рождения кузины Элис он посылал ей подарки, приводившие в изумление всю семью.