Эптон Синклер - Столица

Судья говорил и говорил—очень мягко, успокоительно, с вкрадчиво-усыпляющей убедительностью! За его плавно текущими фразами Монтэгю ощущал присутствие какой-то важной задней мысли; она не была выражена ни словом, ни намеком, однако насквозь пронизывала всю его речь, как в музыке тональность пронизывает мелодию. Молодой юрист получил большой гонорар, ему попалось приятное, легкое дело; и, как человеку светскому, ему, право же, не пристало доискиваться подоплеки этого дела. Он услышал какие-то сплетни, и забота о своей репутации заставила его проявить беспокойство; но приехал он просто для того, чтобы его погладили по спинке, обнадежили и помогли сохранить гонорар, не потеряв при этом уважения к самому себе.

Монтэгю распрощался с судьей, поняв, что от беседы с ним все равно толку не будет. В конце концов его имя уже связано с этим процессом, и, расторгнув договор, он ничего не выиграет. Но свидание с судьей помогло ему установить две вещи: во-первых, что его клиент — подставное лицо и что действительно процесс сводится к склоке между ворами; и во-вторых, что у него нет никакой гарантии в любой момент не быть выкинутым за борт, кроме одной трогательной уверенности судьи в добропорядочности каких-то неведомых ему лиц.

Когда Монтэгю вернулся домой, в его уме окончательно сложилось убеждение, что теперь ничего уже поделать нельзя, остается только в другой раз быть осмотрительнее. А за эту ошибку ему придется заплатить дорогой ценой.

Какова эта «дорогая цена», ему еще предстояло узнать. На следующий день после его возвращения к нему явился посетитель — мистер Джон С. Бэртон, как гласила его визитная карточка. Он оказался агентом, собирающим материал для бульварной газетки, в которой публиковались светские сплетни. Сейчас редакция подготовляла к печати парадный справочник видных нью-йоркских семей — роскошное издание, стоимостью в полторы тысячи долларов за экземпляр, рассчитанное на самых избранных подписчиков. Быть может, мистер Монтэгю хотел бы, чтобы в этот справочник были включены также сведения и относительно его семьи?

Мистер Монтэгю вежливо разъяснил, что в Нью-Йорке он человек более или менее чужой и потому, в строгом смысле слова, не принадлежит к означенной категории. Однако агент не удовлетворился таким ответом. Как бы там ни было, для мистера Монтэгю есть все основания подписаться; мало ли что может случиться. Как человек посторонний, он, возможно, не вполне уясняет себе всю важность подобного предложения, но, посоветовавшись с друзьями, наверное изменит свое мнение — и т. д. и т. д. Выслушав эти прозрачные намеки, Монтэгю понял их истинную сущность, и кровь бросилась ему в голову. Он резко поднялся и попросил своего посетителя выйти.

Посидев в одиночестве, Монтэгю мало-помалу успокоился; гнев утих, осталось лишь недовольство собой и какая-то смутная тревога. И не зря: когда дня три-четыре спустя он купил очередной выпуск газеты, в ней действительно оказалась новая статейка!

Он остановился на углу улицы и прочел ее. Великосветская распря в полном разгаре, сообщал автор, присовокупляя при этом, что миссис Грэффенрид грозит перейти на сторону приезжих. Далее шло описание, как некий очаровательный молодой щеголь мечется из дома в дом, принося своим друзьям извинения за бестактности, совершенные его братом. Тут же говорилось, что одна блистающая в обществе дама — супруга знаменитого банкира — решила также взяться за оружие. Затем следовали три фразы, заставившие Монтэгю вспыхнуть от негодования: «Подозрительный пыл упомянутой дамы вызывает множество толков. Было замечено, что после появления этого романтической внешности южанина ее горячий интерес к бабистам и медиумам заметно упал; теперь общество с нетерпением ожидает развязки столь увлекательной ситуации».

На Монтэгю эти слова произвели впечатление пощечины. Он шел по улице, почти не замечая окружающего. Ничего более отвратительного и позорного Нью-Йорк до сих пор еще перед ним не демонстрировал. Сжимая на ходу кулаки, он шептал про себя: «Мерзавцы!»

Монтэгю вполне понимал свое бессилие. У себя на родине он попросту отколотил бы издателя такой газетки; но здесь, в самом волчьем логове, он ничего не мог сделать. Монтэгю вернулся в свою контору и сел за стол.

«Дорогая миссис Уинни,— писал он.— Я только что прочел прилагаемую к этому письму заметку и не могу выразить, как глубоко огорчен тем, что ваше дружеское расположение к моему семейству сделало вас жертвой столь низкого оскорбления. К сожалению, единственное, что я могу сделать,— это помочь вам избежать дальнейших неприятностей. Прошу верить, что все мы вполне вас поймем, если вы найдете нужным не встречаться с нами некоторое время, а также, что это ни в коей мере не изменит нашего к вам отношения».

Отправив письмо с посыльным, Монтэгю вернулся домой. А уже через десять минут, зазвонил телефон — и это была миссис Уинни.

— Я получила вашу записку,— сказала она.—Вы приглашены куда-нибудь вечером?

— Нет,— ответил он.

— Тогда приходите ко мне обедать.

— Но, миссис Уинни...— запротестовал Монтэгю.

— Пожалуйста, приходите,—настаивала она.—Прошу вас.

— Но я не хотел бы подвергать вас...— начал было Монтэгю.

— Я хочу, чтобы вы пришли,— в третий раз сказала миссис Уинни.

И Монтэгю вынужден был ответить:

— Хорошо, приду.

Он поехал. В холле его встретил дворецкий, который, проводив его к лифту, доложил:

— Миссис Уинни просит вас подняться, сэр.

Миссис Уинни вышла к нему, вся разрумянившись от нетерпеливого ожидания.

Она была красивее, чем обычно, в своем легком кремовом платье с алой розой на груди.

— Сегодня я одна-одинешенька,— сказала она,— и мы пообедаем на моей половине. В этой огромной комнате внизу нам будет очень неуютно.

Она повела его в свою гостиную, где целые охапки свежих роз наполняли воздух нежным благоуханием. Перед ярко пылавшим камином стоял сервированный на двоих стол и два глубоких кресла. Когда она жестом указала Монтэгю на одно из них, он заметил, что у нее слег-ка дрожит рука. Вся ее фигура выражала волнение — она бросала вызов своим врагам!

— Сначала пообедаем, говорить будем после,— произнесла она торопливо.— Так или иначе, хоть недолго, а повеселимся.

И, приняв наигранно-веселый тон, миссис Уинни со свойственной ей нервной возбужденностью стала рассказывать — сначала о готовящейся постановке новой оперы, затем о предстоящем у миссис Грэффенрид вечере, о бале миссис Ридгли-Кливден, потом о госпитале, который она собирается выстроить для детей-калек, и о предполагаемом разводе миссис Виви Паттон, о котором ходит столько слухов. Между тем лакеи с невозмутимыми, как у сфинксов, лицами, бесшумно двигались вокруг стола, и обед шел своим чередом. Кофе пили, сидя в тех же глубоких креслах у камина; наконец стол был убран и слуги ушли, затворив за собою дверь.