Томас Манн - Закон

Эти события окутаны мраком — мраком того вечера и ночи, которые в глазах сынов земли Египетской были кануном празднества для всего племени, что жило среди них в рабской неволе. Поначалу казалось, что эти евреи просто хотят вознаградить себя за отнятое у них празднество жертвоприношения в пустыне пиром в честь бога, с изобильными яствами и зажженными плошками, для чего они даже брали взаймы у своих египетских соседей золотые и серебряные сосуды. Но между тем (или, скорее, вместо того) явился Ангел-губитель, и умерли первенцы во всех жилищах, какие не были помечены пучком иссопа, омоченным в крови; эта кара имела следствием такое замешательство, такой неожиданный переворот в правовых отношениях, что путь к исходу не только открылся перед людьми Моисея, но их на этот путь толкали с каждым часом все более настоятельно, и как они ни торопились, египтянам все было мало. И в самом деле, кажется, вторые сыновья не столько ревновали о мщении за смерть тех, чье место они заступили, сколько о том, чтобы виновники их возвышения поскорее убрались прочь. Предание гласит: эта десятая казнь сбила наконец спесь с фараона, и он освободил от рабства народ Моисея. Правда, очень скоро он послал в погоню за беглецами войсковой отряд, но свершилось чудо, и войско погибло.

Как бы там ни было, их исход ничем не отличался от изгнания, и поспешность, с какой он происходил, ясна уже по такой подробности: ни у кого не осталось времени, чтобы заквасить тесто и испечь в дорогу хлеб; люди успели запастись только пресными лепешками. Позднее, в память об этом, Моисей установил для крови отца своего праздничный обычай до скончания веков. В остальном же все, от мала до велика, были полностью готовы к выступлению. Когда Ангел-губитель обходил египетские дома, все уже сидели, препоясав чресла свои, на груженых телегах, обутые, с дорожными посохами в руках. Золотые и серебряные сосуды, взятые в долг у сынов этой земли, они прихватили с собой.

Друзья мои! Исход из Египта сопровождался и убийством и кражей. Но Моисей твердо решил: это будет в последний раз. Да и как может человек вырваться из нечистоты, без того чтобы не принести ей последнюю жертву, без того чтобы еще раз не окунуться в нее? Теперь то осязаемое, что любил Моисей страстной любовью ваятеля — бесформенная человеческая масса, кровь его отца, была на свободе, а свобода, он знал, это воздух, которым дышит освящение.

Караван странников, куда менее внушительный, чем уверяют цифры предания, но все же достаточно многочисленный для того, чтобы с ним трудно было совладать, управлять им и снабдить всем необходимым, нелегкое бремя на плечах того, кто взял на себя ответственность за их судьбу, за их освобождение, — караван этот избрал путь, который напрашивается сам собою, если есть веские основания обойти египетские пограничные укрепления, начинающиеся севернее Горьких озер; этот путь вел через область Соленых озер в ту землю, которую омывает больший из двух, западный залив Чермного моря (между двумя этими заливами лежит Синайский полуостров). Моисей знал эту страну, потому что дважды пересек ее — когда бежал в Мидеан и когда возвращался назад. Лучше, нежели юному Иошуа, державшему в голове одни только схемы местности, ему были известны ее особенности, природа тех заросших тростником отмелей, которые связывают Горькие озера с морем, но по которым в иное время можно добраться до Сипая, даже не замочивши ног: если дует сильный восточный ветер, море отступает и открывается свободный проход, — и в таком состоянии беглецы, по милости Иеговы, застали Тростниковое море.

Весть о том, что Моисей, по внушению Бога, простер над водами свой жезл и тем понудил их отступить и дать дорогу народу, разнесли повсюду Иошуа и Халев. Вероятно, так он и сделал и, торжественно воздевая руки, именем Иеговы призвал на помощь восточный ветер. Во всяком случае, вера народа в своего вождя тем более нуждалась в подкреплении, что именно там впервые она подверглась тяжелому испытанию. Ибо как раз там войско фараоново, пехота и колесницы, знаменитые колесницы со смертоубийственными серпами, настигли путников и едва-едва не положили кровавый конец их пути к Богу.

Эта весть, принесенная замыкающим отрядом Иошуа, вызвала в народе беспредельный ужас и отчаяние. Тотчас ярким пламенем вспыхнуло сожаление («И зачем только мы пошли за этим человеком, Моисеем!»), и поднялся всеобщий ропот, который, к великому огорчению и скорби Моисея, повторялся затем при всяком столкновении с трудностями. Женщины неистово вопили, мужчины кляли все на свете и потрясали кулаками, точь-в-точь как Моисей, когда приходил в возбуждение. «Разве в Египте нет могил, — кричали они, — в которые мы могли бы мирно сойти, каждый в свой час, если бы остались дома?! — Египет вдруг сделался «домом», хотя прежде был чужбиною и землею рабства. — Лучше бы нам служить египтянам, чем погибнуть от меча в этой глухомани!» Тысячу раз слышал впоследствии Моисей эти слова, и они отравили ему даже радость избавления, великую, всеобъемлющую радость. Он был «Моисей, тот человек, который вывел нас из Египта», — и это звучало похвалой, покуда все шло хорошо. Но стоило делам пойти худо — и эти слова тут же изменяли свою окраску и превращались в ворчливый укор, от которого было совсем не так уж далеко до побиения камнями.

На этот раз дела шли невероятно, посрамляюще хорошо. Божие чудо возвеличило Моисея, он был «тем человеком, который вывел нас из Египта», — теперь эти слова снова зазвучали по-иному. Народ валит по высохшим отмелям, следом за ним — египетские колесницы. И тут спадает ветер, волны поворачивают вспять, и клокочущие воды поглощают и всадника и коня.

Торжество беспримерное. Мариам, пророчица, сестра Аарона, била в литавры, предводительствуя женщинами, которые шли в хороводе. Она пела:

— Пойте Господу — высоко превознесся он — коня и всадника ввергнул в море!

Мариам сама сочинила эту песнь. Представьте же себе, как она звучала, да еще под грохот литавр!

Народ был глубоко потрясен. Слова «сильный, святой, страшный, хвалимый, творец чудес» не сходили с уст, и было неясно, относятся они к божеству или к Моисею, божиему мужу, чей жезл (как полагали) потопил в волнах египтян. Представления здесь сместились, но это смещение напрашивалось само собой. И когда народ не роптал, Моисей тратил немало сил на то, чтобы не дать им обожествить себя, бывшего только провозвестником и посланцем Бога.

Говоря по правде, это было отнюдь не смешно: то, чего он стал требовать от убогих своих единоплеменников, выходило за пределы всех человеческих обычаев и просто не укладывалось в голове смертного. Как только Мариам кончила петь и хоровод остановился, он воспретил им всякое ликование по случаю гибели египтян. Он возвестил: вышнее воинство Иеговы само готово было подхватить эту победную песню, но Господь напустился на них: «Как?! Мои создания утонули в море, а вы вздумали петь?» Эту короткую, но поразительную историю Моисей поведал всем. И прибавил: