Уильям Теккерей - Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим

Обычно мои советы были для него убедительны, это вытекало уже из характера наших отношений: в самом деле, бедный малый ни в чем не мог мне отказать, и я часто говорил ему это со смехом, к великому его неудовольствию. Но я воздействовал на него не только угрозами, не только силою своего законного авторитета, но и деликатностью и великодушием; взять хотя бы то, что я обещал вернуть принцессе фамильный изумруд, который, как читателю уже известно, достался мне от ее беззастенчивого поклонника.

Я решился на этот шаг с соизволения дядюшки, — вот, кстати, лишний образец житейской мудрости и редкого такта этого смышленого человека.

— Торопись с твоим делом, Редмонд, мой мальчик, — говорил он мне. Шашни ее высочества с Маньи добром не кончатся, и развязка уже не за горами. А тогда что будет с твоими надеждами на союз с графиней? Куй железо, пока горячо! Добейся ее еще до конца месяца, а там мы бросим картеж и заживем в нашем швабском замке вельможами. Да смотри, вовремя отделайся от изумруда, добавлял он. — В случае чего мы не оберемся с ним хлопот.

Только по совету дядюшки решился я расстаться с этой драгоценностью, которую иначе, ни за что бы не выпустил из рук. И счастье наше, что я от нее избавился: как вы увидите из дальнейшего, это необходимо было сделать.

Я продолжал нажимать на Маньи. Кроме того, сам я серьезно переговорил с графиней Лилиенгартен, и она обещала похлопотать за меня перед его высочеством, правящим герцогом; мосье де Маньи, со своей стороны, должен был, по моему наущению, просить принцессу Оливию замолвить за меня словцо на тот же предмет. Обе дамы насели на государя, и его высочество (за ужином из устриц и шампанского) дал свое согласие, а ее высочество наследная принцесса соизволила лично сообщить графине Иде желание герцога, чтобы она отдала свою руку молодому ирландскому дворянину, шевалье Редмонду де Баллибарри. Это было сообщено ей в моем присутствии, и хотя молодая графиня с возгласом: "Ни за что на свете!" — хлопнулась в обморок и упала к ногам своей госпожи, сия чувствительная сцена не произвела на меня ни малейшего впечатления; напротив, я уверился, что желанный приз в моих руках.

В тот вечер я вернул шевалье де Маньи изумруд, взяв с него слово, что он отдаст его принцессе; теперь единственным камнем преткновения на моем пути был наследный принц, которого одинаково боялись все — отец, супруга и фаворитка. Ему могло не понравиться, что богатейшая наследница в его владениях достанется в супруги пусть и благородному, но нищему иностранцу. Чтобы сообщить эту новость принцу Виктору, требовалось время. Принцесса должна была улучить минуту, когда он будет в добром расположении духа. На принца временами еще находило его страстное увлечение женой, и в эти дни он ни в чем ей не отказывал. Было решено дождаться такой минуты или другой подходящей оказии.

Но судьба пожелала, чтобы принцесса никогда больше не увидела мужа у своих ног. Ее безумствам, как и моим надеждам, был уготован страшный конец. Несмотря на свои обещания, Маньи так и не вернул изумруда принцессе Оливии.

Из случайного разговора со мной он узнал, что нас с дядюшкой в трудную минуту выручает Мозес Леве, гейдельбергский банкир, ссужая нам крупные суммы под наши ценности, и безрассудный юноша отправился к нему, чтобы заложить у него изумруд. Мозес Леве мгновенно узнал изумруд и, не торгуясь, дал под него спрошенную сумму, которую шевалье не замедлил спустить за игорным столом, — нам он, разумеется, не сообщил, откуда у него такие капиталы, и мы предполагали, что он черпает их у своего неизменного банкира, принцессы. Таким образом, много золотых столбиков перекочевало из его карманов в нашу денежную шкатулку в те вечера, когда мы держали банк, — то на придворных празднествах, то у себя дома, то в покоях мадам де Лилиенгартен (которая в этих случаях оказывала нам честь, входя с нами в половинную долю).

Итак, деньги у Маньи вскоре разошлись. Но хотя у еврея оставался в закладе изумруд, стоивший, конечно, раза в три больше взятой под него суммы, банкир не собирался ограничиться этой данью и вскоре наложил на несчастного шевалье свою властную руку. Его приятели и единоверцы в X. - маклеры, банкиры и барышники, промышлявшие кто чем мог при дворе, должно быть, сообщили гейдельбергскому собрату, каковы отношения между принцессой и Маньи, и негодяй решил выжать из своих жертв как можно больше. Тем временем мы с дядюшкой и не подозревали о заложенной под нашими ногами мине — и чувствовали себя на гребне успеха, ибо счастье благоприятствовало нам и в картах, и в той, более крупной, матримониальной игре, которую мы затеяли.

Не прошло и месяца, как еврей-банкир начал шантажировать де Маньи. Он сам явился в X. вымогать новые проценты, иначе говоря, требовать платы за молчание, и грозился продать изумруд. Маньи дал ему денег — принцесса снова выручила своего трусливого любовника. Однако успех только разжег аппетит бессовестного вымогателя Я не знаю, сколько было стребовано и уплачено за злополучный камень, — знаю лишь, что он всех нас погубил.

Как-то вечером, мы, по своему обыкновению, держали банк у графини Лилиенгартен, и Маньи, опять бывший при деньгах, то и дело швырял на сукно все новые столбики золота — ему, как обычно, не везло. В разгар игры ему принесли записку, и, читая ее, он страшно побледнел. Но хотя в тот вечер он терял ставку за ставкой, он все же сыграл еще несколькой талий, с тревогой оглядываясь на часовую стрелку, и наконец, спустив, должно быть, последний столбик, вскочил со страшным проклятием, испугавшим кое-кого из более чинной публики, и ринулся к выходу. За окном послышался беспорядочный конский топот, но мы были слишком заняты, чтобы поинтересоваться, что там происходит.

Вскоре кто-то из вошедших в зал сообщил графине:

— Вот так история! В Королевском лесу нашли убитым еврея-банкира, и, представьте, нашего Маньи арестовали тут же по выходе из зала.

Услышав эту странную новость, игроки поспешили разойтись, и мы на этот вечер закрыли банк. Маньи сидел рядом со мной (метал дядюшка, а я выплачивал выигрыши и сгребал ставки). Заглянув под его стул, я нашел брошенную им скомканную записку, в которой прочел следующее:

"Если это сделал ты, садись на лошадь вестового, который доставит тебе мою записку, это лучшая моя лошадь. В каждой кобуре ты найдешь по сотне луидоров, пистолеты заряжены. Тебе открыты оба пути — ты понимаешь, о чем я говорю. Через четверть часа я узнаю нашу судьбу: обесчещен ли я и осужден увидеть твою смерть; виновен ли ты и показал себя трусом, или все еще достоин имени

М."

Я узнал руку старого генерала де Маньи. Когда мы с дядюшкой направлялись в тот вечер домой, поделив с графиней Лилиенгартен весьма крупную выручку в банке, настроение наше было сильно испорчено чтением записки. "Что же это значит? — спрашивали мы себя. — То ли Маньи ограбил еврея, то ли его шашни стали известны принцу?" И в том и в другом случае мои притязания на графиню Иду потерпели серьезный урон; постепенно до меня стало доходить, что моя "козырная карта" разыграна и, по всей вероятности, бита.