Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

— Наклюкался я тогда здорово — обедал с приятелями в Гринвиче, — сказал неотразимый студент. — А при вас была очень даже смазливая девица — кто такая?

Этого Артур уже не мог стерпеть.

— Я, кажется, не задавал вам личных вопросов, мистер Хакстер? — отрезал он.

— Да что я такого сказал?.. Ну, виноват… Чего это вы взбеленились? — удивился тот.

— А вы помните, что между нами произошло? — спросил Пен, едва сдерживая ярость. — Или забыли? Скорей всего — забыли, ведь вы, как вы изволили заметить, были пьяны и вели себя очень грубо.

— Да я же попросил прощенья, сэр, — опешил Хакстер.

— Да, попросили, и я от всей души вас уважил. Но, если помните, я со своей стороны просил вас вычеркнуть меня из списка ваших знакомых и впредь, встречаясь на людях, не трудиться меня узнавать. Будьте добры это запомнить; а сейчас начнется пение, — поэтому разрешите вас покинуть и не мешать вам наслаждаться музыкой.

Он взял шляпу и, поклонившись изумленному Хакстеру, вышел из-за стола. Приятели Хакстера, сперва онемевшие от удивления, наградили злосчастного медика таким взрывом хохота, что председательствующий на вечере был вынужден вмешаться. "Тише, джентльмены, — заорал он. — Тише! Послушайте "Гробозора"!" Под первые фразы этой песни Артур и покинул Черную Кухню. Ему казалось, что он отлично совладал с собой. Он даже жалел, что Хакстер оказался так покладист. Ему очень хотелось подраться с ним или с кем бы то ни было. Он пошел домой. Работа, обед, театр, пунш, ссора — все было впустую, ничего его не успокоило. Он опять провел бессонную ночь.

Через несколько дней мистер Сэм Хакстер послал мистеру Хобнеллу в деревню письмо, главную суть которого составлял мистер Артур Пенденнис. Сэм описал, как Артур проводит время в Лондоне и как нагло он ведет себя со старыми знакомыми и земляками. Выходило, что Артур — закоренелый преступник, чистый Дон-Жуан, и если когда приедет в деревню, так _порядочным людям_ его и на порог нельзя пускать. В Воксхолле он танцевал с невинной девушкой из низших сословий, которую наметил своей жертвой. От одного джентльмена-ирландца (отставного военного), своего собрата по клубу, он, Хакстер, узнал, кто эта девушка, которую Пенденнис, _чванный обманщик_, завлекает в свои дьявольские сети, не мешало бы предостеречь на этот счет ее отца, и прочее тому подобное. Затем следовали кое-какие городские новости, благодарность за последнюю посылку, особенно за кроликов, и намек, что дальнейшие даяния тоже не будут отвергнуты.

Как уже было сказано, в Садке примерно раз в год возникала необходимость справлять крестины, и письмо Хакстера пришло как раз накануне этого семейного празднества. Младенца (прелестную девочку!) нарекли Майра-Лукреция, в честь двух восприемниц, мисс Портмен и миссис Пайбус, из Клеверинга; и так как Хобнелл, разумеется, показал письмо Сэма жене, та не замедлила поделиться ужасной новостью с обеими крестными мамашами. Тут было о чем поговорить, и клеверингские языки в тот день поработали на славу.

Майра ничего не сказала матери — она была чересчур потрясена, — зато миссис Пайбус никакие соображения не сдерживали. Она обговорила эту новость не только с миссис Портмен, но также с почтенным мистером Симкоу и его супругой, с миссис Гландерс, предварительно выславшей из комнаты дочерей; с мадам Фрибсби, словом — со всем клеверингским обществом. Мадам Фрибсби, украдкой подняв взор к портрету своего драгуна, а также заглянув в собственное прошлое с его обидами, сказала, что мужчины неисправимы — всегда были и будут обманщиками, и задумчиво процитировала несколько строк из "Мармиона", вопрошая, где упокоится коварный изменник. Миссис Пайбус не находила слов, чтобы выразить негодование, омерзение, ужас, какие возбуждал в ней злодей, способный на столь низкий поступок. Вот к чему приводят избалованность, дерзость, сумасбродства, аристократические замашки (Пен однажды отказался пойти к миссис Пайбус на чашку чая) и распутные увеселения в этом страшном современном Вавилоне! Миссис Портмен сокрушенно признала, что слепая любовь матери испортила мальчика, что литературный успех вскружил ему голову, а низменные страсти растоптали семена праведности, с детства посеянные в его душе пастором Портменом. Гландерс, этот невыносимый человек, узнав великую новость от своей супруги, протяжно свистнул, и за обедом стал отпускать на этот счет шуточки, за что миссис Гландерс обозвала его извергом; когда же этот ужасный капитан расхохотался, снова выслала дочек из комнаты. Мистер Симкоу принял новость спокойно, но в душе скорее порадовался: подтвердилось его давнишнее суждение об этом несчастном молодом человеке; правда, он ничего о нем не знал, не прочел ни строчки из его опасных, вредоносных сочинений — боже сохрани! Но чего можно было ждать от юноши при таком разительном, таком прискорбном, таком плачевном легкомыслии? И снова Пен послужил темой для проповеди в клеверингской церкви: в воскресенье вечером целая толпа молящихся с интересом узнала, какими опасностями чревата жизнь в Лондоне и как преступно читать и писать романы. Милейшие эти моралисты не затрудняли себя сомнениями в виновности Пена. Они осудили его без суда и друг перед дружкой норовили бросить в беднягу камень.

На следующий день миссис Пенденнис, чуть не падая от усталости и волнения, пришла, вернее — прибежала к пастору Портмену за советом. Она получила анонимное письмо, — какая-то добрая душа почла своим долгом нанести удар в спину этой женщине, никому не сделавшей зла, — письмо с подробным отчетом о преступлении Пена и ссылками на Священное писание, касательно удела таких грешников. В своем ужасе и смятении она являла жалкое зрелище.

Два часа этой муки сразу ее состарили. В первую минуту она, растерявшись, уронила письмо, и Лора успела его прочитать. Читая, она заливалась краской и вся дрожала, но только от гнева.

— Подлецы, — сказала она. — Это ложь. Да, маменька, это ложь.

— Нет, это правда, и ты, Лора, во всем виновата! — вне себя вскричала Элен. — Зачем ты ему отказала, когда он просил твоей руки? Зачем разбила мое сердце? Это ты довела его до греха, бросила в объятия этой… этой женщины. Не говори со мной… Не отвечай мне. Я тебе никогда не прощу, никогда… Марта, подайте мне шляпу и шаль… Нет, ты со мной не пойдешь. Уходи. Оставь меня, жестокая! Зачем ты навлекла на меня этот позор?

И строго запретив дочери и служанке следовать за нею, она побежала в Клеверинг.

Пастор Портмен взглянул на письмо — почерк показался ему знаком, а молва про бедного Пена, конечно, уже пошла до него. Может быть, греша против совести (ибо достойный пастор, как и большинство из нас, был склонен верить всякому слуху, порочащему его ближних), он принялся утешать Элен: сказал, что поклеп анонимный, а значит — это дело рук какого-нибудь негодяя; что все может оказаться не так, даже наверно окажется не так, — во всяком случае, нельзя осуждать Пена, не выслушав его; что едва ли сын такой матери способен на такой проступок, и прочее тому подобное.