Уильям Теккерей - История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

— Милорд! — воскликнул Эсмонд. — Я вижу, что вы обманываете меня и что между вами и лордом Мохэном произошла серьезная ссора.

— Ссора! Какие пустяки! Сегодня же вечером мы будем вместе ужинать и пить вино. Всякий бы приуныл на моем месте, проиграв такую сумму. Но теперь долг уплачен, и мне больше не из-за чего сердиться.

— Где мы будем ужинать, сэр? — спросил Гарри.

— Мы! В иных случаях следует прежде дождаться приглашения, — сказал милорд виконт, смеясь. — Ты отправляйся на Дьюк-стрит, поглядеть мистера Беттбртона. Ведь ты любишь театр, я знаю. Я же тем временем займусь своими делами, а утром мы вместе позавтракаем со всем возможным аппетитом, как говорится в комедии.

— Клянусь небом, милорд, я не отстану от вас весь сегодняшний вечер, возразил Гарри Эсмонд. — Мне кажется, я знаю о причинах вашей ссоры. Но даю вам слово, все это пустое. В тот самый день, когда с лордом случилось несчастье, я говорил с ним об этом. Я знаю, что ничего, кроме праздного волокитства, там не было.

— Ты знаешь, что ничего, кроме праздного волокитства, не было между лордом Мохэном и моей женой, — произнес милорд громовым голосом, — ты знал об этом и не говорил мне?

— Я знал об этом больше, чем сама моя дорогая госпожа, сэр, в тысячу раз больше. Откуда было ей, невинной, как дитя, понять истинный смысл любезностей опытного негодяя?

— Значит, ты признаешь, что он негодяй и хотел отнять у меня жену?

— Сэр, она чиста, как ангел! — воскликнул юный Эсмонд.

— А разве я хоть словом упрекнул ее? — заревел милорд. — Разве я когда-нибудь сомневался в ее чистоте? День, когда мне пришла бы подобная мысль, был бы ее последним днем. Думаешь, я заподозрил что она сбилась с пути? О нет, в ней слишком мало страсти для этого. Она не грешит и не прощает. Я знаю ее нрав — и вот теперь я потерял ее; а я люблю ее теперь в десять тысяч раз больше, чем прежде, да, да, клянусь небом, больше, чем когда она была молода и хороша, как ангел, и когда она улыбалась мне из окна старого отцовского дома, где по целым часам ждала моего возвращения с охоты, а я не раз бросался к ее маленьким ножкам и, спрятав лицо в ее коленях, плакал, как ребенок, и клялся, что исправлюсь и больше не буду ни пить, ни играть, ни волочиться за женщинами; когда все мужчины при дворе были без ума от нее, когда она с ребенком на руках казалась прекрасней, чем мадонна в Капелле Королевы. Я знаю, я ее не стою. Но, бог ты мой, много ли на свете таких, как она? Ей было скучно и тяжело со мной, я это очень хорошо знаю. Я не умел разговаривать с ней. Вы, книжники и умники, вы умели, а я нет — и я чувствовал, что не умею. Да что! Когда ты был пятнадцатилетним мальчишкой, я, бывало, слушая, как вы с ней рассуждаете о ваших стихах и книгах, приходил в такую ярость, что готов был удавить тебя. Но ты был славным мальчиком, Гарри, я всегда любил тебя, ты знаешь это. И я чувствовал, что она не принадлежит мне, и дети тоже. И я старался забыться, и пил, и играл, и пускался на всяческие безумства со злости и отчаяния. А теперь вот явился этот Мохэн и сумел ей понравиться, я знаю, что он сумел ей понравиться.

— О нет, нет, сэр, клянусь вам, вы заблуждаетесь! — воскликнул Эсмонд.

— Она получает от него письма! — вскричал милорд. — Вот, смотри, Гарри! — Он вытащил листок бумаги, на котором темнело кровавое пятно. — Это выпало из его платья в тот день, когда он разбился. Один из конюхов подобрал это и передал мне. Вот как он изъясняется тут на своем распроклятом балаганном наречии: "Божественная Глориана! Зачем столь холоден ваш взгляд, когда вы смотрите на вашего раба, который боготворит вас? Ужели зрелище моих страданий в вас не рождает сочувствия? Ужели вы дали обет не отвечать на послания, писанные кровью моего сердца?" Видишь, он не один раз писал ей.

— Но она ни разу не ответила! — воскликнул Эсмонд.

— Это уж не по вине Мохэна, — сказал милорд, — и я отомщу ему, видит бог, я ему отомщу.

— Милорд, из-за двух-трех неосторожных слов вы не станете рисковать честью вашей жены и благополучием всего семейства, — взмолился Эсмонд.

— Вздор, при чем здесь честь моей жены? — сказал милорд. — Как будто нельзя найти другого предлога для ссоры. Если я останусь в живых, негодяй понесет заслуженное наказание; если я паду, моя семья только выиграет: одним мотом станет меньше на свете, а Фрэнк получит иное воспитание, чем его отец. Я принял решение, Гарри Эсмонд, и каков бы ни был исход, меня он не страшит. Тебе и леди Каслвуд я поручаю детей.

Видя, что милорд твердо решил довести дело до развязки и никакие мольбы не заставят его изменить решение, Гарри Эсмонд (в ту пору отличавшийся более горячим и стремительным нравом, нежели теперь, когда его укротили заботы и размышления, равно как и седина в волосах) счел, что его долг оставаться подле своего великодушного друга и покровителя, и сказал:

— Милорд, если вы решились идти в бой, вы пойдете не один. Долг каждого представителя нашего рода быть поддержкой его главе, и я никогда не простил бы ни себе, ни вам, если б вы не призвали меня или я покинул бы вас в минуту опасности.

— Но, Гарри, бедный мой мальчик, ведь ты же готовишься в священники, сказал милорд, ласково беря Эсмонда за руку, — и было бы очень грустно, если б тебе пришлось вмешаться в подобное дело.

— Ваша милость тоже некогда помышляли о духовном поприще, — возразил Гарри, — а священный сан вашего отца не помешал ему биться с круглоголовыми во время осады Каслвуда. Ваши враги — мои враги, сэр; я, как вы знаете, не так уж плохо управляюсь с рапирой и, пожалуй, не сробею, если увижу ее без наконечника. — И тут Гарри, покраснев и с некоторым смущением (ибо вопрос был щекотливый, и он опасался, не задел ли он чувства своего покровителя тем, что опередил его в намерении наказать обидчика), рассказал, как он сам укорял лорда Мохэна за его поведение и предлагал помериться шпагами в случае, если тот не захочет кончить разговор миром. — И я бы побил его, сэр, — смеясь, сказал Гарри. — Ему ни разу не удалось отпарировать знаменитую botte, которой я научился в Кембридже. Давайте поупражняемся часок, сэр, я обучу вашу милость этому приему: это самый верный удар в мире, но уж если промахнешься, — шпага противника тут же пронзит тебя насквозь.

— Клянусь святым Георгием, Гарри, это тебе следовало быть главой рода, — мрачно сказал милорд. — Ты был бы куда лучшим лордом Каслвудом, нежели такой ленивый пьяница, как я, — прибавил он, проведя рукой по глазам и окинув своего родича теплым и ласковым взглядом.

— Снимем камзолы и займемся делом, покуда еще светло, — сказал Гарри, сперва с горячей благодарностью пожав мужественную руку своего покровителя.

— Ты еще всего лишь мальчуган, — добродушно сказал милорд, — но, право же, я уверен, что ты бы справился с этим джентльменом. Нет, мой мальчик, продолжал он. — Мне не нужны твои приемы и уловки: я тоже недурно владею шпагой и свой спор сумею решить на свой манер.