Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

Подобные ритуалы известны нам так давно, что незачем, разумеется, описывать их в подробностях, и коли женщины, к восторгу родичей, знакомых и своему собственному, всечасно продают себя за так называемое положение в обществе, то нам ли оригинальничать, выражая им сочувствие? Стоит ли сетовать, что лгут пред алтарем, кощунственно повторяют великое слово "любовь", идут на постыдную сделку с совестью и скрывают позор за улыбкой? Все это, черт возьми, только mariage de convenance [109] Брак по расчету (франц.). , и разве порой сей холодный факел Гименея не надежнее ярких огней, которые вспыхивают, но тут же гаснут? Так не станем же плакать, когда вокруг все ликуют; лучше пожалеем страждущую герцогиню, чья дочь, леди Аталанта, убежала с лекарем, — за это нас никто не осудит. А еще посочувствуем отцу леди Ифигении, ведь этот почтенный полководец вынужден был принести в жертву свою любимую дочь. Что же до самой Ифигении, то об ее роли в этой истории наши благопристойные художники предпочитают умалчивать. Ее милость отдана на заклание, и лучше о том не вспоминать.

К этому же сводилась суть событий, о которых газеты, как положено, вскоре оповестили читателей под соблазнительным заголовком: "Брак в высшем свете", — и по случаю которых в Баден-Бадене собирался маленький семейный совет, составляющий нынче предмет нашего рассказа. Всем нам, по крайней мере тем, кто заглядывал в офицерские списки, известно, что в начале своего жизненного пути милорд Кью, виконт Кочетт (старший сын графа Плимутрока) и достопочтенный Чарльз Белсайз, в просторечии именуемый Джеком Белсайзом, служили в кирасирах его величества и были субалтернами в одном и том же полку. Они, подобно всем юношам, засиживались до полуночи, и, как то свойственно джентльменам пылкого нрава, любили шутки и шалости; предаваясь увлечениям молодости, они грешили с мальчишеской легкостью, и надо сказать, что в этом отношении лорд Кью заметно обошел многих своих благородных сотоварищей. Семейство лорда Плимутрока, как всем ведомо, давным-давно впало в ничтожество; всезнающий майор Пенденнис часто развлекал меня назидательными рассказами о дедушке нынешнего лорда Плимутрока и подвигах его "с беспутным принцем и Пойнсом" на охоте, за бутылкой и за игрою в кости. Два дня и две ночи играл он, не вставая, с Чарльзом Фоксом, и оба они просадили такие деньги, что страшно вспомнить; частенько понтировал он и с лордом Стайном и уходил с ночных сих ристалищ, как и прочие — с пустым карманом. Потомки его расплачивались за безрассудство своего предка, и Шантеклер, один из прелестнейших замков Англии, блистает ныне великолепием только месяц в году. Даже оконные стекла в нем давно заложены.

— Плимутрок не может срезать ветки или убить зайца в своем парке, — говорил трагическим тоном наш добрый старый майор, — а кормится собственной капустой, виноградом и ананасами, да еще получает плату за осмотр замка и парка, каковые по сей день остаются украшением графства и одной из достопримечательностей нашего острова. Когда же Плимутрок приезжает в Шантеклер, то его шурин, Бэллард, одалживает ему всю посуду и трех людей в придачу, а из столицы пригоняют фургон с дворецким на облучке, шестью лакеями на крыше да четырьмя кухарками и четырьмя горничными внутри, и они прислуживают там в течение месяца. А едва отъедут последние гости, слуг снова запихивают в фургон и везут обратно в город. Плачевное зрелище, Сэр, плачевное!

В дни молодости лорда Кью и двух его достославных приятелей их подписи украшали собой множество листков гербовой бумаги, содержащих денежные обязательства; впоследствии один лишь лорд Кью благородно все эти обязательства выполнил. Его товарищам по оружию нечем было расплачиваться с долгами. О виконте говорили, будто его дядюшка Бэллард определил его милости кое-какое содержание, а какие птицы кормят Белсайза, на что он существует, — живет, смеется, ходит такой нарядный, холеный, сытый, и всегда имеет при себе шиллинг заплатить за кеб и сигары, — было для всех тайной. Трое друзей утверждали, что находятся меж собой в родстве, а в каком именно — пусть допытываются наши знатоки генеалогии.

Когда старшая дочь лорда Плимутрока сочеталась браком с почтенным и достопочтенным Деннисом Удавидом, архидиаконом Балинтаберским (ныне виконтом Удавидом Килброгским и лордом-епископом Балишанонским), то было в Шантеклере великое празднество, на которое съехалась родня обеих высоких договаривающихся сторон. Среди прибывших оказался и бедный Джек Белсайз, и с тех пор потекли слезы, которые льются в Баден-Бадене и сейчас, в описываемый нами период. Клара Пуллярд была в те поры премиленькой девицей шестнадцати лет, а Джек — статным гвардейцем лет двадцати семи. И поскольку ее нарочно предупреждали, что Джек — отъявленный повеса, за которым числится много прегрешений; поскольку ей не велено было сидеть рядом с ним за столом, гулять с ним в саду, вальсировать, играть на бильярде; поскольку ее корили всякий раз, когда она ловила его в жмурки или он заговаривал с ней, поднимал ей перчатку или касался ее руки за карточным столом; и поскольку оба они были нищие, но зато хороши собой, — то Клара, конечно же, постоянно ловила его в жмурки и непрестанно попадалась ему в аллеях, коридорах и прочих местах. Она влюбилась (притом, не первая) в его широкую грудь и тонкий стан и справедливо считала его усы красивейшими в обоих кирасирских полках его величества.

Мы не знаем, сколько слез пролилось в опустелых чертогах Шантеклера, когда гости разъехались, а четыре кухарки, четыре горничные, шесть лакеев и временный дворецкий покатили в личном своем экипаже назад, в столицу, до которой от роскошного этого замка меньше сорока миль пути. Откуда нам знать? Приглашенные отбыли, затворились ворота парка, и все окуталось мраком тайны, только в уединенной опочивальне уныло мерцали две восковые свечи, а во всей тоскливой анфиладе комнат можно было различить в сумерках лишь очертания мебели, покрытой темной холстиной, скатанные турецкие ковры да угрюмых предков, мрачно хмурившихся со стен в пустоту. Вы вольны представить себе милорда с одной из этих свечей над грозной кипой бумаг и счетов, и миледи, склонившуюся при свете второй над растрепанным романом, в котором, наверно, миссис Радклифф описывала такой же в точности мрачный замок; а посреди всей этой погребальной пышности одинокую и печальную Клару: она льет слезы и вздыхает, словно Ориана в своем домике, обнесенном водяным рвом, — бедная маленькая Клара!

Экипаж лорда Кью доставил молодых людей в Лондон; его сиятельство правил, а слуги ехали внутри. Спиной к лошадям восседал Джек в обществе двух грумов и наигрывал какую-то грустную мелодию на корнет-а-пистоне. За всю дорогу он ни разу не подкрепился. В клубах заметили, что он стал молчалив; однако бильярд, сигары, армейская служба и тому подобное понемногу вернули ему бодрость, и скоро он совсем ожил. А только начался сезон — первый лондонский сезон леди Клары Пуллярд, — и Джек оживился, как никогда. Он не пропускал ни одного бала и ходил на все оперы (вернее, на все те, на какие ходила она). Стоило ему войти в зал, и уже через минуту по его лицу было видно, здесь или нет та, кого он ищет; посвященные также без труда замечали, каким огоньком загорались еще чьи-то глазки в ответ на пламенные взгляды Джека. А как хорош он был в день рождения королевы верхом на коне в огненно-красном мундире, весь сверкающий серебром и сталью! Выхвати же ее из экипажа, Джек, из-под носа у этой бледной как смерть, костлявой матроны, размалеванной и убранной перьями. Посади ее позади себя на вороного коня, срази полисмена и лети прочь! Но экипаж катит себе Сент-Джеймским парком; Джек одиноко сидит в седле, сабля его свисает долу, и позади него если кто и сидит, то лишь Черная Забота. А стоящий в толпе портной Кромси-Кромсай думает, что это из страха перед ним Джек поник головой. Леди Клара Пуллярд была представлена ко двору своей маменькой, графиней Плимутрок, а Джека в тот же вечер арестовали, когда он шел из кофейни Уайта, чтобы встретиться с ней в опере.