Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

— Тебя, видно, не картины интересуют, а художники! — промолвила леди Кью.

— А я смотрела не на картину, — ответила Этель все с той же улыбкой, — а вот на этот зелененький билетик в углу.

— "П_р_о_д_а_н_о", — прочла леди Кью. — Конечно, продано. Картины мистера Ханта всегда проданы. Ты здесь не сыщешь ни одной без этого зеленого билетика. Он замечательный мастер. Не знаю, в каких сюжетах он сильнее — комических или трагических.

— Я просто подумала, бабушка, — ответила Этель, — что хорошо бы нам, светским барышням, когда нас вывозят, прикалывать на спину зеленый билетик со словом "продано". Это избавило бы нас от лишнего беспокойства, и никто бы зря не приценивался. Ну, а в конце сезона владелец пришел бы и забрал свою собственность.

— Вздор!.. — только и ответила бабушка и заковыляла к картине мистера Каттермола, висевшей поблизости. — Какой редкий колорит! Какая романтическая грусть! Какая плавность линий! Какое мастерство! — Леди Кью умела восхищаться картинами, хвалить хорошие стихи и пролить слезу над хорошим романом.

В тот же день, ближе к вечеру, юный Доукинс, подающий надежды акварелист, который ежедневно приходил на выставку и стоял, замирая от восторга, перед собственным творением, с ужасом заметил исчезновение зеленого билетика в углу своей картины и указал на эту недостачу владельцу галереи. Но, как бы там ни было, пейзаж его был продан и даже оплачен, так что большой беды не случилось. А когда в тот же вечер, семейство Ньюком собралось за обеденным столом на Парк-Лейн, Этель появилась с ярко-зеленым билетиком, приколотым к вырезу ее белого муслинового платья, и, в ответ на вопрос, что за фантазия взбрела ей в голову, присела перед бабушкой, смело глянула ей в глаза, а потом обернулась к отцу, и сказала:

— Я — tablea vivant [108] Живая картина (франц.). , папа. Номер сорок шестой на выставке акварелей в картинной галерее.

— О чем это ты, дитя мое?! — удивилась мать; а леди Кью, опершись на клюку, с большим проворством вскочила на ноги, сорвала с груди Этель билетик и, верно, оттрепала бы внучку по щекам, кабы не присутствие ее родителей и не приход слуги, доложившего о прибытии лорда Кью.

Этель весь вечер говорила только о картинах и ни о чем другом. Бабушка уехала вне себя от ярости.

— Она рассказала Барнсу, и когда все разъехались, произошла шумная семейная сцена, — вспоминала позднее об этой истории мадам Этель, и в глазах ее сияло лукавство. — Барнс готов был убить меня и съесть. Но я никогда не боялась Барнса.

Этот маленький эпизод, не важно кем и притом много позже рассказанный, навел нашего летописца на мысль, что в доме сэра Брайена Ньюкома из-за неких рисунков некоего художника шли горячие споры и разыгрывались лютые семейные баталии, в которых мисс Ньюком отражала натиск всего семейства. Но, скажите на милость, уверены ли вы, что в других домах не бывает подобных стычек? Когда вы являетесь к обеду и приветливый хозяин весело встречает вас рукопожатием, а пригожая и гостеприимная хозяйка любезной улыбкой, осмелитесь ли вы предположить, что мистер Джонсон всего полчаса назад кричал из своей гардеробной на жену, заказавшую к обеду палтуса вместо лосося, а супруга его, что так мило беседует с леди Джонс о бесценных малютках, проливала горькие слезы, когда горничная застегивала на ней платье и уже подъезжали экипажи с гостями. Обо всем этом знают лишь слуги, а отнюдь не мы, сидящие за столом. Слышите, каким благостным голосом просит Джонсон присутствующего пастора прочитать застольную молитву?

Но, каковы бы ни были семейные сцены, не будем ворошить прошлое, запомним только, что у мисс Ньюком всегда хватало характера добиться своего, — к добру то вело или к худу. Она вознамерилась стать графиней Кью и должна была стать ею, ибо так решила. Вздумай она выйти за мистера Куна, она бы и тут не отступила, заставила бы родных примириться с этим и звала бы его "милым Фрицем", как нарекли его крестные у купели. Клайв был для нее не более, как мимолетной прихотью, а отнюдь не серьезным увлечением, ведь хорошенькая коронка с четырьмя зубчиками привлекала ее куда больше.

Вот почему диатриба о продаже девственниц, только что нами произнесенная, ничуть не касается леди Анны Ньюком, которая на днях вместе с множеством других добродетельных британских дам поставила свою подпись под письмом к миссис Стоу. Однако случись читателю вопросить рассказчика, не про Танкреда ли Пуллярда, сиятельного Плимутрока, и супругу его Сигизмунду наша притча, нравоучителю останется только скрепя сердце признать, что она как нельзя более применима к сим благородным особам, чьим высоким обществом нам, впрочем, не придется долго наслаждаться.

Хотя я, как и все, читавшие в юности "Тысячу и одну ночь", хотел бы проникнуть в тайны Востока и с превеликой охотой заглянул бы в жилище какого-нибудь индусского брамина полюбоваться на тюрбаны, диваны, кальяны и на смуглых большеглазых красавиц с кольцом в носу и раскрашенным лбом, с тонким станом, закутанным кашмирскими шалями и кинкобскими шарфами, в шитых золотом шальварах, в туфлях с загнутыми носами, в дорогих ножных и ручных браслетах, — я, однако, выбрал бы для этой цели не тот день, когда умер хозяин-брамин и женщины воют, а жрецы хлопочут над его молодой вдовой, запугивая ее своими поученьями и дурманя зельями, чтобы наконец, оглушенную, покорную и благопристойную, втащить на погребальный костер и кинуть в объятия мертвеца. И если я люблю, хотя бы в мечтах, расхаживать по богатым, тщательно убранным графским чертогам, где задают такие пиры, висят такие картины, где столько всяких красавиц и знатных гостей и нет счету книгам, — все же в иные дни я предпочел бы туда не заглядывать, ибо хозяева этого блестящего дома готовят свою дочь к продаже: стращают ее, чтоб не плакала, врачуют ее горе настойками, увещают ее и умасливают, заклинают, клянут, улещивают и опаивают, покуда бедняжечка не дойдет до того, что ее уже не трудно втащить на уготованное ей смертное ложе. Когда милорд с супругой заняты этим делом, я стороной обойду их дом (Э 1000 на Гровнер-сквер) и скорей удовольствуюсь растительной пищей, нежели отведаю говяжьего окорока, который жарит на вертеле их повар. Но есть люди и не столь щепетильные. Непременно съезжается вся родня, на обряде присутствует сверхпреподобный лорд архибрамин Бенаресский; море цветов, свечей и белых бантов; к пагоде катит вереница карет; потом завтрак — и какой! На улице играет музыка, соседские мальчишки кричат ура, в зале льются речи и, уж конечно, слезы; их святейшество архи-брамин произносит весьма прочувствованную речь, от которой, как и надлежит, тянет запахом благовоний; а потом молодая незаметно выскальзывает из парадных комнат, скидывает запястья, венки, покрывала, флердоранж и прочее свадебное убранство, надевает простое платьице, более подходящее случаю, двери дома распахиваются, и в них появляется обреченная на сожжение об руку с трупом; у порога дожидается погребальный одр о четырех колесах и четырех клячах; толпа ликует: жертвоприношение свершилось.