Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

— Вот ее портрет, — говорил он. — Я никогда не расстаюсь с ним — никогда! Он спас мне жизнь в одной истории из-за… женщины, не стоившей и пороха, который мы сожгли из-за нее с бедным Жюлем. Пуля его угодила сюда, в жилет, задела ребро и уложила меня в постель. Да, если б не этот портрет, мне бы тогда не встать!.. О, моя матушка сущий ангел! Я верю, небо ни в чем не откажет этой святой женщине и своими слезами она отмоет мои грехи.

— Боюсь, что мадам де Флорак придется пролить их немало, — с улыбкой заметил Клайв.

— Enormement [99] Чрезвычайно много (франц.). , клянусь, мой друг! Что проку отрицать! Я день и ночь даю ей повод для слез. Я одержим злыми духами. А очень недурной букет у этого здешнего винца, Аффенталера. Меня терзают страсти, мой мальчик! Карты — это пагуба, но еще пагубней женщины. А ну-ка передайте мне этих раков — они здесь очень сочные. Остерегайтесь и того и другого, и пусть мой пример послужит вам наукой. Я видел, вы бродили вокруг зеленых столов, заметил, как блестели ваши глаза при виде груды золота и какие взгляды бросали вы на некоторых здешних красавиц. Поберегитесь этих сирен, мой мальчик, пускай я буду вашим Ментором — в том смысле, разумеется, чтобы вы не повторяли моих ошибок. Еще не ставили? И не ставьте! А если уж начнете, то никогда не удваивайте ставки при проигрыше. Игра — это не расчет, а наитие. Вот у меня, к примеру, расчет был верный, а что получилось? Карман пуст, ящики пусты, несессер уплыл в Страсбург. А где моя меховая шуба, Фредерик?

— Parble! Vos le savez bien, — Monsier le Vicomte [100] Черт возьми, сами знаете, господин виконт (франц.). , - отвечает Фредерик, прислуживающий хозяину и его другу.

— Шуба, подбитая настоящим соболем и стоившая три тысячи франков, — я выиграл ее в бильярд у одного молодого русского. Она осталась в Страсбурге. Наверно, ее гложет чертова моль в этом Ломбарде Благочестия. Двести франков и расписка, которую получил Фредерик, — вот все, что от нее уцелело. А сколько у меня сорочек, Фредерик?

— Eh, parble, Monsier le Vicomte sait bien qe nos avons tojors vingt-qatre chemises [101] Черт возьми, господин виконт сам знает — у нас всегда две дюжины сорочек (франц.). , - ворчит Фредерик.

Виконт с воплем вскакивает из-за стола.

— Две дюжины сорочек, — восклицает он, — а я неделю сижу без гроша! Belitre! Nigad! [102] Тупица! Болван! (франц.).

И он кинулся выдвигать ящики, но в них не было и намека на тот избыток белья, о котором говорил слуга, на чьей хмурой физиономии появляется хмурая улыбка.

— Прощаю тебя, мой преданный Фредерик! Мистер Ньюком поймет твой невинный обман. Фредерик служил в моей гвардейской роте, и с тех пор он при мне. Это мой Калеб Болдерстоун, а я его Рейвенсвуд. Я — Эдгар. Подай же нам кофе и сигары, Болдерстоун.

— Plait-il, Monsier le Vicomte? [103] Что вы сказали, господин виконт? (франц.). — переспрашивает сей французский Калеб.

— Ах да, ты не понимаешь по-английски и не читал Вальтера Скотта, не так ли?! — восклицает его хозяин. — Я тут рассказываю мосье Ньюкому историю твоей жизни и моих злоключений. Поди, принеси нам кофе, nigad.

Когда наши джентльмены отведали этого бодрящего напитка, хозяин весело объяснил гостю, почему он, "dris rgens in rebs egestas" [104] Теснимый жестокой нуждой (лат.). , как произнес он с отменным французским прононсом, предпочитает пить кофе в гостинице, а не в шикарном кафе курзала.

Беспечность виконта после стольких злосчастий и его "Москвы" немало позабавила Клайва, и он решил, что один из аккредитивов мистера Бейнза очень бы выручил этого обездоленного героя. Возможно, такова и была цель всей исповеди Флорака; впрочем, надо отдать справедливость этому неисправимому молодому господину — он готов был рассказывать о своих злоключениях каждому, кто соглашался слушать, и история заложенной шубы, часов, колец и несессера, а также истинное состояние его гардероба было известно всему Баден-Бадену.

— Вот вы советуете мне вступить в брак и остепениться, — сказал Клайв виконту, рассыпавшемуся в похвалах чарам той юной sperbe Anglaise [105] Гордой англичанки (франц.). , которую он видел с Клайвом в парке. — Так почему же вы сами не женитесь и не остепенитесь?

— Но ведь я, душа моя, женат! А вы не знали? Ну да, женат со времени Июльской революции. Мы были бедны в те дни и бедняками остались. Тогда еще были в живых мои кузены — сыновья герцога Д'Иври и его внук. Не видя для себя иного выхода, теснимый нехристями, я вступил в супружество с нынешней виконтессой де Флорак. Дал ей свое имя, понимаете ли, вместо ее ужасной фамилии — она звалась мисс Хигг. Вы не знаете этих манчестерских Хиггов из графства Ланкастер? Она уже тогда была в зрелом возрасте, а нынче ей — уф!.. Прошло пятнадцать лет, а виконтесса еще жива. Наш брак не был счастливым, мой друг: мадам Поль де Флорак — протестантка, не англиканской церкви, а уж не знаю какой-то там секты. Вступив в союз, который, как вы понимаете, был всего лишь сделкой, мы прожили вместе некоторое время в особняке Флораков. В ее салоне можно было умереть с тоски: там собирались одни священники. Она досаждала моему бедному батюшке, когда он сидел в садовом кресле и не мог от нее спастись, а мою поистине святую матушку назвала идолопоклонницей, хотя та поклоняется лишь своим детям! Всех нас, бедных католиков, творящих обряды своих предков, она звала "римлянами", Рим называла Вавилоном, а папу Римского — Вавилонской… э… блудницей! Она вывела из себя мою матушку, этого небесного ангела, пыталась обратить в свою веру прислугу и даже в спальню аббата подкидывала свои брошюрки. О друг мой, какой хороший король был Карл Девятый, и матушка его тоже мудрая была государыня! Как я жалею, что мадам де Флорак избежала Варфоломеевской ночи: ее, наверно, спас тогда ее нежный возраст. Мы давно уже расстались. Ее доходы оказались сильно преувеличенными. Кроме суммы, пошедшей на погашение моих долгов, я ей ничего не должен. Ах, если бы я мог сказать то же самое об остальном человечестве! А не пойти ли нам немного пройтись? Ах, повеса! Я вижу, вы так и рветесь к зеленым столам.

Клайв и не думал рваться к зеленым столам, но спутник его не ведал покоя, как за ними, так и вдали от них. Самое увлекательное, говорил мосье де Флорак, если но выигрывать, это — проигрывать, а уж коли не играть, то хоть следить за чужой игрой. И вот они с Клайвом спустились в курзал, где понтировал лорд Кью, а толпа потрясенных новичков и восхищенных завсегдатаев следила, затаив дыхание, за его смелой и удачливой игрой; тут Клайв, признавшись, что ничего в этом деле не смыслит, вынул из кошелька пять наполеондоров и попросил Флорака поставить их по своему, усмотрению. Виконт попытался было заспорить, но деньги очень скоро очутились на столе и там необычайно приумножились, так что четверть часа спустя Флорак подал своему доверителю целую пригоршню золотых. Полпригоршни Клайв, вероятно, вспыхнув от смущения, тут же предложил мосье де Флораку, сказав при этом, что тот может вернуть их, когда сочтет удобным. Видно, в тот вечер судьба благоприятствовала супругу мисс Хигг, ибо уже через час он заставил Клайва взять обратно свой заем, а по прошествии двух дней появился в своих фамильных запонках (ну, и в сорочке, конечно), которые выкупил из неволи, при часах, кольцах и цепочках; когда же он катил в бричке из Страсбурга, на нем даже видели его знаменитую меховую шубу.