Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

В одно прекрасное утро сэр Брайен объявил о своем намеренье незамедлительно отбыть в Ньюком со всем семейством, включая, разумеется, и Этель. Девочка была безутешна. "Что станется с лордом Геркулесом, когда он узнает, что я уехала?" — спрашивала она у своей няньки. "Но, быть может, его светлость не узнает об этом", — сказала та, желая ее успокоить. "Непременно узнает, — ответила Этель. — _Он прочтет об этом в газетах_". Лорд Геркулес, надо полагать, своевременно вырвал эту страсть из своего сердца — он давно уже сочетался браком с Изабеллой, дочерью и наследницей небезызвестного Грейнза, эсквайра, из Дрейтон-Виндзора, младшего компаньона процветающей пивоваренной фирмы "Фокер и Кo".

Тринадцати лет Этель была уже такой высокой девочкой, что на голову, если не больше, переросла своих сверстниц, да и чувствовала себя старше их. "Вообразимое ли дело, — думала она, — чтобы я наряжала кукол, как Лили Путленд, или ходила в фартучке, как Люси Такер!" Ее не влекли их забавы. Она не хотела гулять вместе с ними — ей все чудилось, что на нее смотрят; не могла танцевать с ними в танцклассах и посещать Cors de Litteratre niverselle et de Science Comprehensive [32] Курс всеобщей литературы и элементарный курс наук (франц.). модного тогда профессора, ибо девочки меньше ее делали большие успехи. Она просто терялась от обилия преподносимых ей сведений. В гостях, когда собирались девочки и под присмотром гувернанток пили чаи, а потом играли в шарады и прочие игры, Этель держалась особняком от сверстниц, а также от наставниц, которые в стороне от детей поверяют друг другу свои обиды. Она возилась с самыми меньшими, с розовощекими малышами, сажала их на колени и рассказывала им сотни всяких историй. Малыши обожали ее — она была с ними добра и ласкова, как мать. Зато дома она была faroche [33] Дикаркой (франц.). и плохо поддавалась воспитанию. Она воевала с гувернантками и побеждала их одну за другой. Мне приходится нарушить обещание и описать детство еще некоторых лиц, коим предстоит участвовать в излагаемых событиях. Писатель сам порой не ведает, куда направит его божественная муза. А ведь она, поверьте, непреклонна, как Правда. Мы должны говорить то, что она нам внушает, и по ее велению то следовать кратчайшим путем, то отклоняться в сторону.

Сейчас она предписывает обратиться к другим членам занимающего нас семейства; так, нам придется сказать несколько слов о графе Кью, главе того благородного дома, из которого сэр Брайен Ньюком взял себе жену.

Когда мы читаем в сказке, что жили-были король с королевой, и построили они железный замок, и обнесли его рвом, и расставили вокруг бессчетную стражу, а в тот замок поместили свое единственное и любимое чадо, принца или принцессу, коим бог благословил их после долгих лет бесплодного супружества, и что пир по случаю крестин был испорчен пресловутой злой феей, каковая неизменно является на подобные торжества без всякого приглашения; когда Принца-Красавчика запирают в железной башне, где он лишен: всего, кроме самой здоровой пищи, самых поучительных книг и общества самого почтенного старца, призванного докучать ему своими советами, — нам известно наперед, что настанет день — и падут щеколды и запоры, воспитатель забудется сном, подъемные мосты надо рвом опустятся, и по ним либо ворвутся в замок неумолимые враги его королевского высочества, либо выедет сам наш юный шалопай, решивший перехитрить опекунов и поглядеть сей грешный мир. Старый король с королевой тут должны войти в башню и увидеть, что покои пусты, дерзкий наследник удрал, слуги и стража пьяны, а престарелый наставник спит. В сокрушении они рвут на себе парики, спускают с лестницы мажордома и прогоняют дуэнью — этого беззубого старого цербера. Бесполезно, — от судьбы не уйдешь. Настанет срок, и принцесса обязательно спустится из окна по веревочной лестнице, а принц улизнет, чтоб предаться грехам молодости. Скольких наших английских высочеств бережно пестовали их нежные родители, скольких запирали в неприступных башнях с воспитателем и целой библиотекой, окружали заставами и часовыми, проповедниками, старыми мамками и няньками, а они все равно убегали от всех этих попечителей, чтобы поразить мир своими шалостями и причудами! Что за повеса был принц Гарри, сын сурового монарха, отнявшего корону у Ричарда Второго. Он грабил в Гэдсхилле, шлялся по истчипским кабакам с полковником Фальстафом и еще худшей компанией и отхлестал по щекам Главного Судью Гаскойна. А каково было почтенной королеве Шарлотте услышать о поведении ее Принца-Красавчика; о его карточных проигрышах, делах с жокеями и жестокости, проявленной по отношению к Пердите! Да и кроме примеров из истории царствующего дома, разве мало подобных свидетельств предлагает нам жизнь нашей высокочтимой аристократии? Был такой юный лорд Уорик, пасынок мистера Аддисона. Мать его славилась строгостью, отчим был красноречивым моралистом, и все же поведение молодого джентльмена было просто скандальным. Он избивал ночных сторожей, пьянствовал по кабакам и вообще вел себя дико и необузданно. Летопись тех дней пестрит рассказами о его сумасбродствах, не уступающих былым проказам беспутного принца и Пойнса. Мы. англичане, не слишком суровы к подобного рода шалостям. Молодой аристократ, полный задора и сил, сорящий деньгами, охочий на шутку, скорый на расправу, прямодушный, красивый, беспутный и смелый, всегда будет пользоваться нашим расположением. Юный шалопай побеждает на скачках или дает взбучку какому-нибудь грубияну, и толпа рукоплещет ему. Старцы и мудрецы качают головой, но поглядывают на него с явным одобрением; даже старух, этих суровых поборниц морали, обезоруживает его молодость, отвага и красота. Я прекрасно знаю, что Чарльз Сэрфес — непутевый, а Том Джонс — не образец добродетели, но, хотя на свете попадаются критиканы, вроде доктора Джонсона и полковника Ньюкома, почти все мы в глубине души благосклонны к честному Тому и надеемся, что Софья будет счастлива, а Том в конце концов остепенится.

Четверть века назад молодой граф Кью появился в Лондоне, и скоро уже весь город трезвонил о подвигах его милости. В бытность свою юношей он успел еще вкусить тех радостей, коих нынче, увы, лишена наша аристократия. Слишком уж возлюбили мы покой и приличия; слишком уж равняет дух времени существующие у нас сословия, и общественное здравомыслие, перед коим вынуждены наконец склонить голову даже самые знатные, налагает слишком строгий запрет на обычаи и увеселения предков. А в те дни воскресные газеты пестрели увлекательными отчетами о кулачных боях. Наставить друг другу синяков почиталось в ту пору стародавней доблестью. Школьники держали в памяти историю этого благородного искусства, от грозных дней Бротона и Слэка до героических времен Сэма-Голландца и Боевого Петуха. Юные джентльмены рвались в Моули поглядеть, как Громила пробьет башку Любимчику или как негр расквасит морду еврею. В те дни наш остров оглашался звуками рогов и грохотом дилижансов. Веселое зрелище являли собой проезжие дороги доброй старой Англии, пока паровоз не смел с лица земли трактиры, стоявшие у дороги, и рыцарей, промышлявших на ней. Путешествовать в экипаже, сидеть на козлах, знать в лицо кучеров и кондукторов и помнить все придорожные гостиницы, пошутить у стойки с разбитной хозяюшкой, потрепать по щеке хорошенькую горничную — вот утехи тех, кто еще недавно был молод. Никто тогда не писал писем в "Таймс". "Печеное яблочко", я уверен, не сетовал тогда на цены, а "Жаждущий" с легким сердцем платил за выпивку. Дорога была общественным институтом, и ристалища тоже. Они объединяли людей, и те, не без примеси добродушного ретроградства, рассуждали о том, какую пользу отечеству приносят кулачные бои, путешествия и скачки и как без них выродится все — и английский дух, и мужская доблесть, и лошадиная порода, и многое, многое другое. Подставить другому синяк под глазом или самому получить подобное украшение было обычным делом, ничуть не умалявшим достоинство джентльмена; а править развлечения ради тяжелым дилижансом считалось благородным спортом молодежи. Где вы теперь сыщете юношу, который возмечтал бы заменить кочегара? В Хайд-парке порой еще можно увидеть старую унылую колымагу четверней с одиноким кучером на козлах. Но куда подевались наши быстролетные колесницы? Где ты, стремительная "Ртуть", и ты, ветру подобный "Вызов"? Сыскались экипажи посильней, побыстрей и оставили вас далеко позади. Померкли огни ваших фонарей, затихла вдали музыка ваших рожков.