Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

Когда сыновья Хобсона Ньюкома приехали домой на каникулы, заботливый дядя надумал поводить их на разные столичные зрелища, но и тут вмешалась Добродетель и наложила запрет на это развлечение.

— Я очень вам признательна, дорогой полковник, — вещала Добродетель. — Вы, право же, добрейший, нежнейший и бескорыстнейший из смертных, и так балуете детей, но воспитание моих мальчиков преследует совсем иную цель, чем воспитание вашего. Простите меня, но, по-моему, благоразумней даже, чтобы они не слишком часто встречались. Моим детям не очень подходит общество Клайва.

— Помилуй бог, Мария! — воскликнул полковник, вскочив с места. — Неужели вы хотите сказать, что общество моего сына может быть для кого-нибудь вредным?!

Мария залилась краской: она сказала не больше того, что думала, но больше, чем хотела сказать.

— Как же вы вспыльчивы, милейший полковник! И как вы, индийские джентльмены, легко гневаетесь на нас, бедных женщин! Ваш мальчик много старше моих; он водится с художниками, со всякими странными эксцентричными личностями. Воспитание наших детей преследует совсем разные щели. Хобсон будет служить в банке, как отец, а душечка Сэмюел, надеюсь, станет священником. Я же говорила вам, какие у меня планы относительно мальчиков. Но с вашей стороны было очень МЕЛО подумать о них — очень благородно и мило.

— Ну и чудак же этот наш набоб, — говорил Хобсон Ньюком своему племяннику Барнсу, — горд, как Люцифер, чуть что — сразу в обиде. Вот хоть намедни — ушел рассерженный из-за того, что твоя тетка не позволила ему повезти мальчиков в театр. Не любит она, чтоб они ходили на представления. И матушка моя не любила. Такая уж у тебя тетка, понимаешь ли, беспрестанно печется о благочестии.

— Что и говорить, сэр, тетушка вечно занята этим, — с поклоном ответил Барнс.

— А тут еще он обиделся за своего сына — мол, оскорбили его! Мне прежде нравился этот мальчик. Хороший был парень, пока отец не приехал, одно слово — весельчак!

— Признаться, я мало знал мистера Клайва в этот любопытный период его жизни, — заметил Барнс.

— Но с тех пор, как малый вбил себе в голову стать художником, — продолжал дядюшка, — его не узнать. Ну видел ты когда такую публику, как давеча у полковника? Какие-то грязные бородачи в бархатных куртках!.. Скоморохи, да и только! И наш юный Клайв решил записаться в художники!..

— Весьма полезно для семьи: будет бесплатно писать наши портреты. Я всегда говорил, что он премилый мальчик. — И Барнс усмехнулся.

— Скажи лучше — премилый балбес, — прорычал старший. — И отчего братец не пристроит его к какому-нибудь порядочному делу, черт возьми?! Я это не от гордости. Я ведь не какой-нибудь графский вятек, ты уж прости меня, Барнс.

— Что вы, помилуйте, сэр. Не моя вина, что мой дедушка был джентльменом, — отвечал Барнс с обворожительной улыбкой.

Дядюшка расхохотался.

— Словом, плевать мне, кто ты там есть, был бы лишь добрый малый. Но художник, это уж слишком, черт возьми!.. Не занятие это для приличного человека!.. Не могу себе представить, чтобы член нашей семьи выставлял картины на продажу. Не по нутру мне это, Барнс.

— Тсс!.. Вот идет его высокочтимый друг, мистер Пенденнис, — шепнул Барнс, а дядюшка прорычал:

— Чтоб они все погорели — щелкоперы, артисты — вся их шатия-братия! — и отвернулся.

Барнс томно помахал Пенденнису тремя пальцами, а когда дядя с племянником покинули читальню нашего клуба, маленький Том Ивз подошел к автору сей хроники и слово в слово пересказал ему их беседу.

Вскоре миссис Ньюком стала говорить, что их индийскому родственнику не по вкусу общество, которое собирается на Брайенстоун-сквер. Да и что тут удивительного? Правда, он человек добрый и безобидный, но — что поделаешь? — невысокого умственного развития. Она изо всех сил старалась приветить его, но к сожалению, у них столь разные интересы! С семейством на Парк-Лейн, как она слышала, он в большей дружбе. Возможно, полковника Ньюкома прельстили громкие титулы родных леди Анны, а у нее на приемах он спит. Сынок же его, как ни грустно, ведет весьма беспорядочный образ жизни; отпустил усы, водится со всяким сбродом. Она не осуждает, нет! Кто она такая, чтобы судить других? Однако ей пришлось намекнуть, что ее мальчикам не стоит часто с ним видеться. И вот между братьями, из коих один не питал злых чувств, а другой был исполнен доброжелательства и симпатии, эта праведная женщина посеяла отчуждение, недоверие и неприязнь, чреватые открытой враждой. С порочного и спросу нет; он идет по дурному пути, падает и получает по заслугам; но кто исчислит зло, порою творимое людьми добродетельными?

Другая невестка, леди Анна, встречала полковника гораздо радушней. Добросердечный джентльмен не уставал баловать многочисленных детей своего брата, и, так как разные дела почти всегда держали теперь мистера Клайва вдали от отца, полковник, сетуя, быть может, на судьбу, пожелавшую разлучить его с тем, чье общество ему всего дороже, как мог утешался дружбой племянников и племянниц, особенно Этель, которую навсегда полюбил с первого взгляда. Если бы у дяди Ньюкома, говаривала Этель, от природы довольно ревнивая, была целая сотня детей, он бы избаловал их всех до единого. Он нашел для себя удовольствие в том, что подарил ей и самолично выездил прехорошенькую лошадку; и не было во всем Парке ни лошади, ни всадницы красивее Этель Ньюком, когда она в шляпе с большими полями, украшенной алой лентой, скакала по аллее на своем Бартпоре и черные локоны развевались вокруг ее ясного личика.

Клайв временами тоже участвовал в их верховых прогулках, и тогда полковник ехал сзади и любовно поглядывал на сына и племянницу, скакавших бок о бок по зеленой траве. Впрочем, как-то само собой получалось, что молодые люди редко бывали вместе. Полковник всегда был для Этель желанным спутником, и никто в доме на Парк-Лейн не встречал его с большей радостью; но если у подъезда ее ждал вместе с отцом мистер Клайв, на девушку находило какое-то смущение, она позволяла подсаживать себя в седло только дяде, а с Клайвом, особенно когда у него появились его знаменитые усы, разговаривала насмешливо, подтрунивала над оным украшением и обходилась с ним холодно и свысока. Уж не собирается ли он в армию, спрашивала она. По ее мнению, только военные носят усы; и, взглянув на дядю с лукавой нежностью, добавляла, что ей нравятся только седые усы.

Клайв решил, что она избалованная и надменная молодая аристократка. Конечно, будь он в нее влюблен, он бы пожертвовал ради нее даже этими драгоценными новорожденными усами, для коих успел приобрести в кредит у юного Мосса набор щеток в изящном несессере. Но он не был в нее влюблен; иначе он сыскал бы тысячу случаев покататься или пройтись с ней, и они бы встречались наперекор всем гласным и негласным запретам, всем попечителям и гувернанткам, наперекор маменькиной строгости и увещаниям друзей. Одно время мистер Клайв думал, что неравнодушен к кузине — самой очаровательной из всех девушек на балах, в парках и в гостиных; без конца рисовал ее портреты и расхваливал ее красоту Джей Джею, который тоже не замедлил заочно в нее влюбиться. Но в то время в театре "Друри-Лейн" танцевала мадемуазель Фуэте, и красавица эта, что греха таить, была первой страстью Клайва — он изображал ее во всех ее лучших ролях, и любовь эта длилась до конца сезона, когда объявлен был ее бенефис (билеты продаются в театре и на квартире мадемуазель Фуэте, Букингем-стрит, Стрэнд). И вот Клайв с бьющимся сердцем и пятифунтовой бумажкой в кармане отправился за билетами на бенефис гурии и узрел мадам Абсент, ее матушку, каковая объяснялась с ним по-французски в темной, пропахшей луком гостиной. И вдруг — о, ужас! Растворилась дверь в столовую, где на грязной скатерти стояли оловянные кружки вперемежку с жалкими остатками вчерашнего пиршества, и на пороге возникло немолодое костлявое существо с желтым лицом и насупленными бровями, прокричавшее гнусавым голосом: "O es-t donc, maman?" [54] Где ты там, мама? Возможно ли, что эта мегера была не кто иная, как блистательная и божественная Фуэте? Воротившись к себе, Клайв изобразил ее такой, как увидел, и еще ее маменьку, мадам Абсент, а на бенефисе в креслах, заказанных Клайвом, восседал Моисеев сын, щедро украшенный бриллиантами и благоухавший табаком и одеколоном. То был юный мистер Мосс от Гэндиша, которому Ньюком отдал свой билет и который смеялся от души (он всегда смеялся шуткам Клайва), когда тот поведал ему о своем свидании с танцовщицей.