Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

— Я восхищаюсь гостеприимством нашего славного воина, сэр, — заявил мистер Гэндиш. — Армия — моя давняя страсть. Я три года служил в ополчении Сохо — до самого конца войны, сэр, до самого.

А какое величественное зрелище представлял собой мистер Фредерик Бейхем, когда кружился в вальсе или кадрили с кем-нибудь из престарелых гурий, посещавших вечера полковника! Ф. Б., как и подобало столь добросердечному человеку, всегда выбирал в партнерши самую дурнушку и развлекал ее весь вечер глубокомысленными комплиментами и изысканной беседой. Полковник тоже танцевал кадриль, причем танцевал ее с величайшей серьезностью; вальс еще не был принят в его времена, а кадрили он обучился в Калькутте, когда она только входила в моду, эдак в 1817 году. И разве, увидевши однажды, можно было забыть, как вел он в танце какую-нибудь престарелую девицу, как кланялся ей по окончании танца и с каким достоинством исполнял фигуру только для кавалеров. Не будь у Клайва Ньюкома такого чувства юмора, он, наверно, не раз покраснел бы за своего простодушного родителя. Но он обладал этим качеством, и старик был ему бесконечно дорог своей искренностью, добротой и детской доверчивостью.

— Нет, ты только погляди на моего старика, Пенденнис, — говорил он. — Гляди, как он ведет к фортепьяно эту вековушку, мисс Тидсуэлл. Ну прямо настоящий герцог! Держу пари, она уверена, что скоро станет моей мачехой, от него все женщины без ума, молодые и старые. "Пускам не бросит мне упрека!" И пошла: "Клянусь, он пересилит! горе, как пташка запоет в просто-о-о-оре!" Ах ты, старая! пичуга! А папочка, гляди, стоит и в такт покачивает седой головой — ни дать ни взять сэр Роджер де Коверли. Здравствуйте, дядюшка Чарльз!.. Слушай, Макколлоп, как у тебя идет дело с этим герцогом Как-его-там, который! помирает с голоду в подземелье? Гэндиш говорит, получается здорово. — И юноша отошел к своим живописцам.

Тут приближается мистер Ханимен; на лице его играет слабая улыбка — словно луч луны на фасаде часовни леди Уиттлси.

— В жизни не видывал более странных сборищ, — шепчет мистер Ханимен. — Приходишь сюда и сразу чувствуешь, что Лондон необъятен, а мы — лишь малые песчинки в нем. Ничуть, надеюсь, не преступив долга священнослужителя, более того, настоятеля одной из лондонских часовен, я удостоился быть принятым во многих хороших домах, но из здешних гостей, — разумеется, весьма уважаемых, — доселе, по-моему, не встречал ни единого. И где только мой почтенный зять выискивает подобных людей?

— Вот этот — профессор Гэндиш, — отвечает собеседник мистера Ханимена, — выдающийся, хотя и непризнанный художник. Только людская зависть помешала ему стать членом Королевской Академии. Неужто вы не слыхали о знаменитом Гэндише?

— Как ни прискорбно мне сознаться в своем невежестве, но я мало, непозволительно мало сведущ в изящных искусствах. Да и можно ли этого требовать от священника, поглощенного делами церкви?

— Гэндиш, сэр, — один из величайших талантов, когда-либо попранных нашими неблагодарными соотечественниками. Свое первое знаменитое творение — "Альфред в пастушьей хижине" (сюжет этот, по его словам, никто до него не разрабатывал) он выставил в тысяча восемьсот четвертом году. Однако внимание публики было отвлечено победой при Трафальгаре и смертью адмирала Нельсона, и работа Гэндиша прошла незамеченной. В тысяча восемьсот шестнадцатом он создал свою великолепную "Боадицею". Она перед вами — вон та леди в тюрбане желтом платье с белой вставкой. В тот же год Боадицея стала миссис Гэндиш. А уже в двадцать седьмом году явил миру своих "Non Angli, sed Angeli". Два из этих ангелов — его дочери, те девицы в платьях цвета морской воды, а юнец в нитяных перчатках — херувим с той же картины.

— Откуда вам все это известно, удивительный вы человек? — спрашивает мистер Ханимен.

— Просто я все это уже двадцать раз слышал от самого Гэндиша. Он рассказывает это каждому и при каждой встрече. И сегодня за обедом рассказывал. Боадицея с ангелами приехали позже.

— И насмешник же вы, мистер Пенденнис! — говорит священник и грозит мне пальцем в сиреневой лайковой перчатке. — Беги разума злонаправленного! Впрочем, я знаю, при эдаком складе ума нелегко удержаться… Здравствуйте, дражайший полковник! У вас сегодня столько народу. Какой чудесный бас у этого джентльмена! Мы только что восторгались им с мистером Пенденнисом. Песня про волка как нельзя лучше позволяет выявить богатство его вокальных данных.

Рассказ мистера Гэндиша о себе и своем творчестве занял все то время, что мужчины сидели за столом после ухода дам. Мистер Хобсон Ньюком успел тем временем вздремнуть, а сэр Карри Ботон и еще несколько военных и штатских гостей полковника сидели молча в явном замешательстве; только честный Бинни с обычным своим добродушным и проницательным видом потягивал кларет и ронял по временам лукавые замечания соседу. За обедом рядом с ним восседала величавая и мрачная миссис Ньюком: возможно, ей испортили настроение бриллианты леди Ботон, — миледи с дочкой явились во всем блеске, так как вечером ехали на придворный бал, — а может быть, она злилась на то, что не получила приглашения во дворец. Торжество там начиналось довольно рано, и всем ехавшим туда пришлось покинуть дом полковника сразу же после обеда; прощаясь, леди Анна Ньюком сказала, что ей очень, очень жаль уезжать.

Вообще, леди Анна была в тот день ровно настолько же мила и любезна, насколько неприветлива была ее невестка. Ей все нравилось у родственников. Она и не думала, что в этой части города есть такие прелестные дома. Обед был, по ее мнению, просто восхитительный, мистер Бинни — такой "милочка", а этот осанистый джентльмен в отложном воротничке a la Байрон — просто кладезь ума и премудрости. Он что, знаменитый художник, да? (Обходительный мистер Сми имел что сказать по этому поводу, однако воздержался.) Эти художники — такие чудаки; умники и забавники!.. Еще до обеда она настояла, чтобы Клайв показал ей свое обиталище с картинами, гипсовыми слепками и коллекциями трубок.

— Ах ты скверный-прескверный мальчишка, ты что, начал курить? — спрашивала она, любуясь этими предметами. Все здесь ее восхищало, и восторгам ее не было границ.

Невестки так сердечно расцеловались при встрече, что просто трогательно было видеть двух родственниц, столь дружных между собой.

— Целую вечность вас не видела, Мария, моя милочка! — воскликнула одна.

— Обе мы так заняты, Анна, моя милочка! И вращаемся в разных кругах!.. — томно отозвалась другая. — А сэр Брайен не приедет? Видите, полковник, — она обернулась к хозяину дома и игриво ударила его по плечу веером, — что я вам говорила? Сэр Брайен не приедет!

— Его задержали в палате общин, моя милочка. Всякие там ужасные комитеты!.. Он очень сожалел, что не может быть.