Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

— У нас нынче семейный вечер, — шепчет довольная миссис Ньюком осчастливленному автору этих строк, с коим беседует в оконной нише. — И, памятуя вашу близость с нашим братом полковником Ньюкомом, мы решили пригласить вас, чтоб доставить ему удовольствие. Не будете ли вы так добры повести к столу мисс Ньюком?

Каждый старался быть милым и приятным.

— Как поживаете, дражайший братец? — спрашивал сэр Брайен.

— Как рада я вас видеть, милейший полковник! И как хорошо вы выглядите! — восклицала его супруга.

Мисс Ньюком протянула руки и кинулась к дядюшке, и ее хорошенькое личико с минуту было так близко от него, что, клянусь честью, мне показалось, будто она хочет его поцеловать. Даже леди Кью выступила вперед с приветливой, хотя, признаться, жутковатой улыбкой, собравшей множество морщин вкруг ее крючковатого носа и обнажившей ее зубы (верней, превосходную, совсем новую вставную челюсть), протянула руку полковнику Ньюкому и любезно сказала:

— Сто лет вас не видела, полковник.

Затем она столь же милостиво и радушно обратилась к Клайву:

— Хочу пожать вам руку, мистер Клайв; слыхала о вас много лестного. Говорят, вы сейчас рисуете прелестные вещи и скоро станете знаменитостью.

А до чего добра и любезна леди Анна Ньюком с миссис Маккензи! Оказанный прием заставляет миловидную вдовушку зардеться от удовольствия. Когда же леди Анну знакомят с очаровательной дочкой миссис Маккензи, она шепчет на ухо польщенной матери: "До чего мила!" Приблизившаяся Рози и впрямь глядит розочкой и, хорошея от смущения, приседает в изящном реверансе.

Этель так рада была встрече с любимым дядюшкой, что сперва больше никого и не замечала. Но вот к ней подходит Клайв, и ее глаза сияют еще ярче от радостного удивления: кузен стал настоящим красавцем. Поскольку Клайв сейчас находится с семьей в Италии и едва ли в ближайшие месяцы увидит эту книгу, позволю себе заметить, что он гораздо красивее, чем представил его иллюстратор; и если сей несговорчивый художник надумает изобразить именно эту сцену, пусть имеет в виду, что обязан отдать должное внешности нашего героя. Есть у мистера Ньюкома маленький карандашный портрет Клайва как раз в этом возрасте — восхитительный рисунок, который полковник увез с собою туда, куда ему вскоре предстоит отбыть, а затем привез обратно. Одним людям пристало скромное платье, другим — нарядное, и Клайв с мол оду был из их числа — пропадал у портных, носил красивые запонки и кольца, усы и длинные волосы и все такое прочее и вообще имел натуру широкую, живописную, блестящую. Его любимцем издавна был тот шотландский рыцарь из "Квентина Дорварда", который отрывал одно или два звена от своей золотой цепи, чтобы попотчевать друга или заплатить за бутылочку. Когда у Клайва не имелось денег, он запросто мог отдать приятелю кольцо или дорогую булавку. Серебряные туалетные приборы и парчовые шлафроки были для него в ту пору непременной принадлежностью гардероба. Людям более холодного темперамента доставляло истинное наслаждение греться в лучах его красоты, его щедрого, веселого нрава. Его смех бодрил, как вино. Не то чтобы он был чересчур остроумен, просто он был приятен. Легко краснел; глаза его увлажнялись, стоило рассказать ему о каком-нибудь великодушном поступке. Очень любил детей, а также всех представительниц прекрасного пола от году и до восьмидесяти лет. Однажды, когда, веселой компанией возвращаясь со скачек, мы оказались по пути из Эпсома в дорожном заторе и седоки впереди стоящего экипажа принялись осыпать нас грубыми шутками и хватать под уздцы наших лошадей, Клайв в мгновение ока соскочил с козел и через минуту уже сражался с полудюжиной врагов; шляпа его слетела, белокурые волосы растрепались, голубые глаза метали молнии, губы и ноздри трепетали от гнева, и он так работал правой и левой, qe c'etait n plaisir a voir [83] Что одно удовольствие было смотреть (франц.). . Отец его сидел в экипаже на заднем сиденье и взирал на него с удивлением и восторгом — зрелище было и впрямь поразительное. Полисмен X. разнял бойцов, и Клайв с ужасающей рваной раной на сюртуке — от плеча до пояса — вернулся на козлы. Я никогда еще не видел, чтобы Ньюком-старший так ликовал. Форейторы просто рты разинули от его щедрых чаевых и выразили готовность везти "его светлость" и на следующие скачки.

Покуда мы занимаемся описанием Клайва, Этель все стоит и смотрит на кузена, и он, покраснев, опускает глаза под ее взглядом. На лице ее появляется выражение лукавства. Она проводит пальчиками по своим хорошеньким губкам и подбородку, украшенному очаровательной ямочкой, и как бы тем выказывает восхищение его усами и бородкой. Они у него теплого золотисто-каштанового оттенка и еще не знакомы с бритвой. На нем — свободный галстук и сорочка тончайшего батиста с рубиновыми пуговицами. Волосы его, более светлые, чем борода и усы, ниспадают волнами на широкие плечи.

— А знаете, дражайший полковник, — говорит леди Кью, многозначительно взглянув на него и глубокомысленно покачав головой, — сдается мне, что мы были правы.

— Не сомневаюсь, что ваше сиятельство всегда правы, только в чем именно сейчас? — спрашивает полковник.

— Да в том, что держались от него подальше. Ведь Этель уже десять лет как сговорена. Разве Анна вам не сказала? Страсть как глупо с ее стороны! А впрочем, все матери любят, чтобы молодые люди сохли по их дочкам. Ваш сын положительно самый красивый юноша во всем Лондоне. А кто этот самонадеянный молодой господин у окошка? Мистер Пен… как? А правда, что ваш сын такой испорченный? Мне говорили, будто он отчаянный повеса.

— Я никогда не слышал, чтоб он совершил или вознамерился совершить какой-нибудь дурной, ложный или неблагородный поступок, — отвечает полковник. — И если кто-то оклеветал перед вами моего мальчика, то, кажется, я догадываюсь, кто его недруг…

— А девушка на редкость хорошенькая, — перебивает его на полуслове леди Кью. — И матушка так моложава! Этель, душечка, полковник Ньюком должен представить нас миссис и мисс Маккензи.

И Этель, кивнув Клайву, с которым успела лишь перемолвиться двумя словами, вновь подает руку дядюшке и вместе с ним подходит к миссис Маккензи и ее дочери.

А теперь пусть художник, коли он сумел нарисовать Клайва, заострит новый карандаш и набросает нам портрет Этель. Ей семнадцать лет; она чуть выше среднего роста, лицо горделивое и серьезное, но временами озаряется лукавством и сияет добротой и приветливостью. Мгновенно подмечающая в других притворство и неискренность, не терпящая глупости и чванства, она сейчас гораздо непримиримей и язвительней, чем станет позже, когда годы, страдания смягчат ее нрав. В ясных ее глазах сияет сама правда, готовая, быть может, даже с излишней поспешностью, восстать против лести, низости или обмана и при встрече изничтожать их и разить презрением. Сказать по чести, эта юная особа, только начав выезжать в свет, сразу же успела восстановить против себя часть мужчин и большинство женщин. Наивные молодые кавалеры, которые поначалу толпились вокруг нее, привлеченные ее красотой, стали побаиваться приглашать ее на танец. Один начал догадываться, что она его презирает; другой заметил, что его пошлые комплименты, восхищавшие стольких благовоспитанных девиц, у мисс Ньюком вызывают лишь смех. Юный лорд Крез — предмет мечтаний всех девушек и мамаш — с изумлением убедился, что совершенно ей безразличен и что она способна дважды или трижды за вечер ему отказать, протанцевав столько же раз с нищим Томом Спрингом, девятым сыном в семье, который только ждет, когда получит корабль и снова отправится в море. Девицы боялись ее злого языка. Казалось, она знает, какие fadaises [84] Пошлости, вздор (франц.). шепчут они своим кавалерам в перерывах между вальсами, и синеокая Фанни, строившая глазки лорду Крезу, виновато опускала их долу, когда на нее смотрела Этель; Сесилия начинала петь еще фальшивее обычного; Клара, остроумно и живо злословившая в сторонке, завлекая в свои сети одновременно Фреда, Томми и Чарли, тревожно смолкала и теряла дар речи, когда Этель с холодным видом проходила мимо; а старая леди Спиннинг, которая приманивала на свою крошку Минни то молодого Джека Палтуса из гвардии, то пылкого простачка Боба Сельди из военного флота, сматывала удочки, едва в комнате появлялась Этель, вспугивая и рыбака и рыбку. Что же удивительного, что прочие нимфы Мэйфэра страшились беспощадной Дианы, чьи взгляды были как лед, а стрелы разили без промаха: