Кнут Гамсун - Последняя отрада

Но не было бы счастья, да несчастье помогло! Санатория зарабатывала громадные деньги, Поль ожил, и морщины на его лице разгладились. Человек, который на что-нибудь годится, становится работоспособным в удаче, а в неудаче он становится упорным. Человек же, который падает духом во время неудачи, никуда не годится, пусть он и пропадет. Поль перестал пить, он стал интересоваться даже уборкой сена и оставался на лугах вместо Солема. Как было бы хорошо, если бы он работал на лугах, пока была устойчивая погода. Как бы то ни было, но Поль во всяком случае снова пошел по истинному пути, и теперь он раскаивался даже в том, что отдал своим торпарям дальние луга косить исполу,- в этом году он сам мог бы воспользоваться всем сеном. Но он уже дал слово и тут уже ничего нельзя больше поделать.

К тому же началась дождливая погода. Пришлось прекратить уборку сена, да и косьбу нельзя было продолжать.

Вскоре интерес новизны пропал, и санатория Теретинд перестала занимать людей. Газетчики телеграфировали и писали о других великолепных катастрофах, а несчастный случай при восхождении на Синюю иглу был забыт. Это было опьянение, а теперь наступило отрезвление.

Датский турист просто-напросто сдался. Он увязал свой мешок и пошел через горы, как ходят все простые смертные, и как будто совсем забыл про существование Синей иглы. Да, все это безумие, свидетелем которого ему пришлось быть за последнюю неделю, выучило его благоразумию.

А поток туристов устремился в другое место. «Что я им сделал?- думал, конечно Поль,- почему они опять ушли от меня? Уж не потратил ли я слишком много времени на лугу и не обиделись ли они на то, что я так мало бывал дома? Но ведь я кланялся им очень почтительно, и для их услуг я взял с поля работника»…

Но вот в санатории появились двое юношей, это были спортсмены до мозга костей, они только и говорили, что о яхтах, о велосипедах, о футболе,- это были норвежские отпрыски, они должны были сделаться инженерами,- это была молодая Норвегия. И они также пожелали совершить восхождение на Синюю иглу; насколько это было в их силах, они хотели во всем следовать современному течению. О, но они были так юны, они испугались, когда очутились у подножия иглы и когда посмотрели вверх. Однако Солем был не дурак, он выучился всяким фокусам в своей специальности проводника туристов: он великолепнейшим образам втащил двух отпрысков на иглу и получил порядочную толику денег только за свое молчание об их трусости. И все было прекрасно, отпрыски вернулись к нам и кичились, сознавая, что в них течет кровь истых спортсменов. Один из них принес с вершины окровавленную тряпку, которую он швырнул со словами:

- Это остатки после вашего адвоката, который сорвался в пропасть!

- Ха-ха-ха-ха-а!- расхохотался второй отпрыск.

Да, они выучились таки трескучему хвастовству в области спорта.

Дождь лил беспрерывно в течение трех недель, потом один день стояла ясная погода, а вслед за тем снова пошел дождь и лил две недели. Все это время солнце совсем не показывалось, небо было покрыто тучами, горных вершин также не было видно, мы видели перед собою только завесу из дождя. Последствием этих ливней было то, что в санатории Торетинд все больше и больше протекали крыши.

Сено, лежавшее на лугу и ждавшее уборки, почернело и погнило, а то, которое было сложено в стога, запрело и испортилось.

Торпари вовремя убрали сено, пока стояло ведро. Они не зевали и убирали его всей семьей,- его на спинах таскали и муж, и жена, и дети.

Бергенцы, а также фру Бреде с детьми уехали. Девочки поблагодарили меня за то, что я гулял с ними в горах и рассказывал им кое-что; потом они уехали. В санатории стало пусто; на прошлой неделе последними уехали адъюнкт Хей и фру Моли. Они отправились каждый своей дорогой, хотя направлялись в один и тот же провинциальный городок: он пошел через село, делая большой крюк, а она направилась через горы. У нас стало очень тихо, но фрекен Торсен все еще оставалась в санатории.

Почему я не ухожу? Не знаю. И зачем спрашивать? Я здесь - и кончено. Слышал ли ты, чтобы когда-нибудь спрашивали, сколько весит северное сияние? А потому молчи.

И куда мне деваться, если я уйду отсюда? Уж не думаешь ли ты, что меня тянет назад в горы? Или, что я тоскую по моей землянке, в которой я провел зиму, и по Мадам? У меня нет тоски по какому-нибудь определенному месту, я просто тоскую.

Разумеется, я уже теперь в таком возрасте, что я должен был бы постичь то, что постиг всякий сообразительный норвежец, а именно: что у нас на родине все идет должным порядком в настоящее время. И в самом деле, ведь в газетах было даже написано, что движение туристов значительно увеличилось в Стурдалене с тех пор, как там открылось автомобильное движение,- почему же мне не отправиться туда с радостью в сердце?

Однако, как бы по привычке я живу себе здесь и продолжаю интересоваться запоздалыми пансионерами.

Фрекен Торсен все еще здесь. Фрекен Торсен? Есть чем интересоваться! Ну, да, но ведь она не ушла, она продолжает жить здесь и как бы заканчивает тип Торсен, дитяти междуклассового слоя, которое училось по школьным книжкам в течение всех своих детских и юных лет, которое знает, что такое «Artemis cotula», но которое запустило свое развитие и свою природу. Да, фрекен Торсен заканчивает свой тип.

Помню, несколько недель тому назад, в те дни, когда в санатории Торетинд была приманка, с гор пришел один юный отпрыск и принес с собою окровавленный лоскут, он швырнул его на землю со словами: «Вот остатки вашего адвоката, который свалился вниз!» Фрекен Торсен слышала это, но ни один мускул не дрогнул у нее на лице. Да, катастрофа с адвокатом ничуть не затронула ее, напротив, она сейчас же выписала себе другого друга. Когда этот друг появился, то оказалось, что это просто какой-то шалопай, «независимая фигура», как он сам назвал себя, записываясь в книгу для приезжающих. До сих пор я не упоминал о нем, потому что он был незначительнее ее, да и вообще он самый незначительный из всех нас. Он безбородый и ходит с открытым воротом,- Бог его знает, может быть, он состоит при каком-нибудь театре или при кинематографе. Фрекен Торсен пошла к нему навстречу, сказала ему соответствующее приветствие и поблагодарила его за то, что он пришел. Из этого можно было заключить, что она выписала его. Но почему же не уходила отсюда фрекен Торсен? Почему она точно приросла к этому месту и даже заставляет других приходить сюда? А ведь она первая из нас всех еще летом заявила о своем желании покинуть это место! Тут что-то неладно.

Я задумался над этим вопросом и решил наконец, что упорное нежелание фрекен Торсен покинуть это место находится в связи с ее эротикой: дело в том, что парень Солем все еще пребывает здесь. Как все это загадочно! До чего извращена эта красивая девушка! Недавно я видел, как она, высокая, гордая и невозмутимая, преднамеренно близко прошла мимо Солема, не отвечая на его поклон. Уж не заподозрила ли она его в причастности к Г смерти адвоката и не потому ли она избегала его? Ничего подобного. Она избегала его меньше, чем до сих пор, она даже просила его брать ее письма на почту, чего до сих пор не делала. Нет, она просто неуравновешенная натура, несчастное существо, сбившееся с пути. Когда представлялся удобный случай, то она потихоньку пачкалась дегтем или трогала навоз, разложенный на полях, она принюхивалась к гнилому запаху, и ей это не было противно.