Теодор Фонтане - Пути-перепутья

а под двустишием Телль с луком, сыном и яблоком.

Наконец изгородь кончилась, и как раз на этом месте дорога делала крутой поворот к Хазенхейде, откуда, нарушая полуденную тишину, доносился треск выстрелов. В остальном же картина вокруг не изменилась: блондинка в трико и при медалях балансировала на канате, окруженная вспышками фейерверка, а всевозможные плакаты меньшего размера сулили всевозможные удовольствия - от полета на воздушном шаре до танцевального вечера. Один из них гласил: «Сицилийская ночь. В два часа пополуночи венский вальс бонбоньерок».

Бото не бывал здесь болеее года и с неподдельным интересом читал все надписи, до тех пор пока экипаж, миновав Хазенхейде и проведя несколько блаженных минут под сенью его деревьев, не выехал на главную улицу оживленного пригорода, непосредственно примыкавглего к Риксдорфу. Экипажи в два-три ряда бойко неслись перед ним, потом внезапно остановились, и движение замерло. «В чем дело?» - спросил Бото, но извозчик не успел еще ответить, как Бото и сам услышал брань и божбу и увидел, что впереди столкнулось несколько экипажей. Высунувшись из дрожек и с любопытством глядя по сторонам, Бото, при его тяге ко всему простонародному, склонен был скорей приветствовать, нежели проклинать эту неожиданную помеху, если бы груз и надписи на бортах впереди-стоящего фургона не пробудили в нем мрачных мыслей. «Макс Циппель. Скупка и продажа стеклянного боя. Риксдорф» было написано большими буквами на заднем борту, а за бортом высилась целая гора осколков. «Счастье что стекло - раз - и вдребезги…» Против воли Бото загляделся на гору осколков, и ему почудилось, будто стекло впивается в его пальцы.

Наконец все тронулось с места. Мало того - застоявшийся конь проявил чудеса скорости, чтобы наверстать упущенное, и немного спустя экипаж остановился перед угловым домом, прилепившимся к склону холма, с высокой крышей и выступающим фронтоном. Окна первого этажа были сделаны так низко, что лежали вровень с мостовой. Из фронтона торчала железная рука, зажавшая позолоченный ключ.

- Это что за дом? - спросил Бото.

- «Роллькруг» и есть.

- Хорошо. Значит, мы почти на месте. Вот только подняться на этот взгорок. Жалко коня, но ничего не поделаешь.

Извозчик хлестнул своего одра, после чего они въехали на пологую Бергштрассе, на одной стороне которой расположилось старое кладбище св. Иакова, уже переполненное и потому закрытое, а насупротив выстроились высокие доходные дома.

Возле последнего дома стояли бродячие музыканты, муж и жена, судя по виду. Жена даже что-то пела, но порывистый ветер уносил все звуки в гору, и лишь отъехав шагов на десять, а то и больше от бедной певицы, Бото смог разобрать мелодию и текст. Песня была та самая, которую они так весело и беззаботно распевали втроем, когда ходили в Вильмерсдорф. Бото встал на сиденье и оглянулся, словно его кто окликнул. Но музыканты стояли к нему спиной и ничего не видели, зато смазливая горничная, протиравшая окно, без сомнения, отнесла ищущие взгляды молодого офицера на свой счет: она кокетливо взмахнула тряпкой, перегнулась через подоконник и задорно подхватила:

Бото закрыл лицо ладонями, упал на сиденье и отдался нахлынувшему чувству, в котором смешалась беспредельная сладость и беспредельная боль. Разумеется, боль пересилила и лишь тогда отпустила сердце, когда город остался позади, а далеко на горизонте, в синей полуденной дымке завиднелись Мюггельские горы.

Наконец они подъехали к новой территории кладбища св. Иакова.

- Прикажете подождать?

- Да. Только не здесь. Внизу, возле «Роллькруга», А если еще застанете там музыкантов… вот, передайте это бедной женщине.

Старичок, копавшийся возле кладбищенских ворот, взял на себя обязанности проводника и привел Бото к могиле фрау Нимпч, очень ухоженной: там был высажен плющ, между его побегами стоял горшок с геранькой, а к железной подставке был прикреплён венок из иммортелей. «Ах, Лена, Лена,- вздохнул Бото.- Узнаю тебя… Я запоздал». И, оборотись к стоящему рядом старичку, он спросил:

- Народу было немного?

- Да, немного.

- Трое-четверо?

- Если точно, так четверо. Ну и, само собой, наш старый пастор. Он прочитал всего одну молитву, была там такая рослая дама средних лет, сорок или около того, она все плакала. И молоденькая была. Она теперь каждую неделю приходит, вот гераньку принесла в прошлое воскресенье. Еще она хочет камень заказать, какие сейчас вмоде: полированный, с именем и датой.

Затем, с профессиональной деликатностью могильщика, старик отошел в сторонку, а Бото повесил свой венок из иммортелей поверх Лениного, второй же - плющ и белые розы - положил как ободок вокруг горшка с геранькой. Он постоял немного еще, разглядывая скромную могилу и вспоминая добрую старушку, и побрел к выходу. Старик, вернувшийся между тем к прерванной работе, снял шапку и долго глядел Ринекеру вслед, недоумевая, с какой стати этот знатный господин,- а в том, что он знатен, у старика после прощального рукопожатия не осталось никаких сомнений,- с какой стати он приходил на могилу к простой старой женщине. «Не иначе, тут что-то есть. И извозчика отпустил, надо же». Но сколько-нибудь разумное объяснение не подвертывалось, и, чтобы как-то выразить свою признательность, старик взял стоящую поблизости лейку, подошел сперва к небольшой водонапорной колонке, а оттуда к могиле фрау Нимпч и полил чуть побуревший на солнцепеке плющ.

Бото же вернулся к экипажу, поджидавшему его перед «Роллькругом», сел и, час спустя, был уже на Ландграфенштрассе. Извозчик проворно спрыгнул с козел и распахнул перед ним дверцу.

- Возьмите,- сказал Бото.- А это - сверх уговора. У нас получилась почти что загородная прогулка.

- Почему же «почти»?

- Понимаю,- рассмеялся Бото.- Вероятно, надо прибавить?

- Да, не мешало бы… Премного благодарен, господин барон.

- Только уж тогда подкормите вашего одра. Прямо душа болит на него глядеть.

Он поклонился и взбежал по лестнице.

Квартира встретила его тишиной, даже из прислуги никого не было: все знали, что он об эту пору всегда сидит в клубе. Точнее, с того дня, как уехала Кете. «Вот ненадежный народ»,- пробормотал Бото себе под нос и сделал грозное лицо. Вообще же ему было приятно одному, и никого не хотелось видеть. Он перешел на балкон - посидеть и помолчать в тиши. Но под приспущенной маркизой нечем было дышать, да еще длинные сине-белые фестоны совсем закрывали доступ воздуху, поэтому Бото снова встал и поднял маркизу. Это помогло. Потянуло свежим ветерком, дышать стало легче, и, подойдя к балюстраде, он залюбовался видом лесов и полей и куполами Шарлоттенбургского замка - изумрудная медь облицовки так и горела под лучами полуденного солнца.