Стеван Сремац - Поп Чира и поп Спира

Пока попы так беседовали, стаканы непрерывно наполнялись и пустели. Пьют оба попа, потягивает и гость, — забыл о древних философах и дует чистое вино. Недаром, значит, отец Спира изрёк: «Будь вода хороша, в ней бы не лягушки квакали, а люди». Все оживлённо и приятно беседовали, только у матушек что-то не ладилось, шло как-то через пень колоду. И та и другая ссылались на усталость и жару. Так время шло до пяти часов, пока госпожа Перса не напомнила обществу, что хорошо было бы и у них побывать.

И пришлось это весьма кстати. Задержись они здесь хоть немного, началось бы извержение вулкана, клокотавшего от гнева: я хочу сказать, взорвалась бы матушка Сида, позабыв обо всём, с чем должна считаться всякая гостеприимная хозяйка. А причин к этому было более чем достаточно. Прежде всего, она была крайне недовольна Юцей и Меланьей. Первая сегодня после обеда, как назло, конфузилась, чтобы не сказать больше, а вторая, эта самая Меланья, пустилась в такие разговоры с гостем, словно была с ним наедине. «Это уже было мало похоже на беседу в семейном доме, — рассказывала позже госпожа Сида. — Так могла вести себя какая-нибудь еврейская фрайла, болтая где-то в Шабаце на променаде с уланскими лейтенантами под звуки военного оркестра. Видала, говорит, я всякие чудеса, но подобного позора — никогда!» Второе, что рассердило госпожу Сиду так же, если не больше, было поведение самой госпожи Персы. Правда, никто ничего не заметил, кроме одной только матушки Сиды, но для неё этого было достаточно. Видела она, как госпожа Перса вытирала своим чистеньким носовым платочком стакан, якобы плохо вымытый! «А стакан был чист, как алмаз!» — уверяла матушка Сида. И это до такой степени её рассердило, что она чуть не взорвалась и не отчитала гостью в собственном доме. Но, к счастью, та напомнила, что пора идти, да и попы уже поднялись. И, таким образом, извержение гнева матушки Сиды было на сей раз отложено.

Дом отца Чиры был победнее, но хоть в нём не было такого богатства, зато сказывался вкус.

Гостиная, куда вошли гости, благоухала мылом и вербеной, а у попа Спиры пахло молодым сыром и базиликом. На диване, креслах и стульях не было канифасовых чехлов, но по дивану и креслам разбросаны вышитые подушечки и салфеточки, и на них голые амуры с колчанами для стрел (а у попа Спиры расшитые полотенца из тонкого сербского полотна). На полках фарфоровая и стеклянная посуда, по стенам — картины: какие-то баталии, иллюстрации к геснеровским [43] Геснер Соломон (1730—1788) — швейцарский поэт, живописец и гравер, известный своими идиллическими сюжетами. идиллиям и сцены из жизни в бозе почившей Марии-Терезии. Здесь же висел писанный маслом портрет Чириного отца — старого скорняка Аверкия. Лицо у него весьма добродушное, перед ним стопка толстых книг, — хоть читать он был и не мастер, но как человек, уважающий образованных людей и постоянный подписчик на новые книги, он пожелал, чтобы перед ним лежало их как можно больше. И художник, согласно его воле, поместил сбоку четыре толстых тома Раича [44] Йован Раич (1726—1801) — сербский историк и писатель. , «Макробиотику» Хуфеланда и «Собрание Вещей» Доситея, а его «Советы здравого разума» Аверкий держал в руке. Но что особенно поражало всякого гостя, так это фортепиано. Фортепиано в те времена да ещё в селе! Кринолин — и то большая редкость и во всяком случае непопулярная штука на селе. Сколько девушек в этом самом селе, получив взбучку, отсиживалось в кладовой или в зелёной метлине, спасаясь от старух, впадавших в ярость при одном упоминании о кринолинах! Не удивительно поэтому, что люди поражались, увидев фортепиано в селе, где из музыкальных инструментов известны лишь варган, свирель да волынка. Однако если бы читатель знал историю этого фортепиано, он перестал бы так удивляться. Отец Чира забрал его у одного вполне безнадёжного должника, утешая себя поговоркой: «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — тем более что тяжба эта у него уже сидела в печёнках. На фортепиано частенько бренчала, напевая песенки, фрайла Меланья. Будучи в хорошем настроении, отец Чира слушал её с удовольствием, хоть это и были швабские песенки. Но когда он бывал не в духе, Меланья не прикасалась к инструменту, не осмеливаясь играть даже любимую отцовскую песню «Ясный месяц над горою», потому что, распалившись гневом, Чира не раз клялся изрубить инструмент топором или продать какому-нибудь шарманщику.

— Пожалуйста, усаживайтесь! Милости просим сюда, на диван, — рассыпается матушка Перса. — Меланья, голубка, убери-ка свои книги, просто негде повернуться из-за этих её книг, не дом, а базар какой-то. Убери и эту с дивана, чтобы мог сесть господин Пера.

И верно, одна раскрытая книга валялась на диване, другая на кресле, третья на подоконнике.

— Ничего, ничего, не беспокойтесь, господжица, я сам, — сказал Пера, взял книгу и стал её перелистывать. Это был «Ринальдо Ринальдини» [45] «Ринальдо Ринальдини» — роман немецкого писателя Вульпиуса Христиана Августа (1762—1827). (тридцать седьмой выпуск) — увлекательный приключенческий роман на немецком языке, который в те годы все читали запоем. Меланья получила приличное воспитание: училась она в пансионе одной старой девы в Бечкереке и усвоила там многие, весьма полезные для молодой девушки предметы, в том числе и немецкий язык; немецким она владела настолько, что по ночам, как утверждала матушка Перса, «бредила во сне по-немецки».

Гости ещё молча рассаживались, когда вошла Эржа с подносом в руках, на котором стояли фарфоровые кофейнички и чашки с серебряными ложечками, и стала всех обносить. Принялись за кофе, и беседа вновь потекла, словно и не прерывалась. Снова всё пошло гладко у преподобных отцов и у молодёжи. Сначала пили кофе со сливками, причём Меланья, наливая, спрашивала каждого, поменьше или побольше молока и сахару.

— Господин Пера, вы какой кофе больше любите, сладкий или обычный?

— О господжица, из ваших ручек всё пресладко.

— Ух, — вздыхает матушка Сида, — неужто всем так жарко, как мне?

— Какой вы любезник. Вот вам и сливки: знаю, что вы их любите! — И, положив в чашку ещё два куска сахару, Меланья подсаживается к нему.

«Ну как же, его в семинарии только сливками и поили», — хотела было сказать матушка Сида, но сдержалась. Недаром говорится: «Слово серебро, а молчание золото»,

Все усердно принялись за кофе. Воцарилась длительная пауза. За дело взялись дружно, слышно было только, как, словно по команде, прихлёбывают кофе. Обе попадьи подложили под чашки носовые платки и пьют, не упуская из виду девушек и учителя. Матушка Перса прямо-таки блаженствовала! Ещё в доме попа Спиры ей стало ясно, что дело идёт на лад, и, знай матушка немного латынь, она могла бы ещё там воскликнуть, подобно древнему римлянину: «Veni, vidi, vici» [46] «Пришёл, увидел, победил!» (лат.) . . А матушка Сида скисла, она уже почти предугадывала и своё и дочкино, как говорят, фиаско.