Сабахаттин Али - Юсуф из Куюджака

Они подошли к дому, и Саляхаттин-бей прервал свои назидания. Постучав в дверь, он понимающе покачал головой и сказал, словно желая закончить разговор:

- Так-то вот!

Они вошли. Пока отец умывался, Юсуф поднялся наверх и уселся у окна. Муаззез не было, она, видимо, накрывала на стол. Юсуф хотел обдумать то, что ему говорил каймакам, но не мог всего припомнить. Слушая его, он искренне старался понять смысл его слов, ничего не упустить. Но все высказанные отцом истины, скользнув по его мозгу, отлетали прочь. Как же случилось, что мысли, которые, когда он внимал им, казались ему настолько верными, что их следовало бы запомнить навсегда, тут же забывались? Силился их припомнить Юсуф.

Когда он спустился вниз, чтобы поужинать, осунувшееся худое лицо Саляхаттина-бея, безразличный взгляд его потухших глаз сразу напомнили ему недавний разговор. Этот человек, который сидел напротив него и медленно жевал, сам был как бы итогом всего им сказанного, но теперь его мысли, как бы ни были они правильны, показались Юсуфу чуждыми. Собственно говоря, он верил в их справедливость лишь потому, что верил отцу. Жизнь не может быть такой бессмысленной, а человек рождается на свет не для того, чтобы сидеть сложа руки. Нет, все это не может быть правдой! Зачерпывая плова из медного блюда, Юсуф снова представил себе весь этот день и почувствовал, что не может найти никаких оправданий безделью в той пыльной комнате за тем закапанным чернилами столом. И сама комната, и очкастый Хасип-эфенди, и брюзга Нури-эфенди - разве могут они быть образцом? Весь день эти люди дремлют за столом да творят намазы. Юсуфу представилось, как оба чиновника отправляются совершать омовения, засучив рукава, с полотенцами через плечо, в сандалиях на босу ногу. Он будто видел, как они отбивают земные поклоны, стоя на коленях на молитвенном коврике. Нет, представить такую жизнь для себя - ужасно. Да и отец, который сейчас, медленно жуя плов, подносил ко рту маринованный перец, мало чем отличался от этих людей. Его жизнь тоже казалась Юсуфу ужасающе пустой. А ведь еще вчера он сетовал на безделье, хотел найти свое место в жизни и перестать быть обузой в доме. И вот теперь у него есть занятие, дело. Как жаль, что это дело оказатось еще более скучным и бессмысленным, чем безделье.

Но последующие события вдруг понеслись с такой быстротой, что ему некогда было подумать не только о будущем, но и о настоящем.

Прошла неделя, как Юсуф стал ходить на службу. Как-то под вечер отец позвал его к себе в кабинет. Бледный, он долго смотрел на него, потом указал глазами на лежавшую перед ним телеграмму:

- Плохие вести, Юсуф!

- Что такое?

- Объявлена мобилизация. Война!

Хотя Юсуф до конца не понимал всей серьезности этого события, он почувствовал, что надвигается что-то страшное. Уже несколько недель до него долетали тревожные слухи. И отец тоже говорил дома, что положение опасное и неизвестно, что будет дальше.

В последние дни Юсуф допоздна засиживался на службе. Но в объяснения не вдавался, так как не привык разговаривать со своими домашними о серьезных вещах. В кофейне он не бывал, поэтому до него доходили лишь обрывки разговоров. Стамбульские газеты приходили в Эдремит раз в неделю - в десять дней. Да и то их получали лишь несколько заядлых любителей чтения. Большинство новостей распространялось извозчиками, приезжавшими из Балыкесира или Измира, рыночными торговцами или местными греками.

Вести о провозглашении свободы, Триполитанской и Балканской войне докатились до Эдремита спустя довольно долгое время. Тихо и незаметно уходили мобилизованные, и так же тихо возвращались оставшиеся в живых. Если бы в Эдремите не было довольно многочисленного греческого населения и оно не стремилось следить за мировыми событиями, может быть, городок по-прежнему продолжал бы жить равнодушным и далеким от всего, что творилось в мире. Но объявление мобилизации убедило людей, что на этот раз происходит нечто необычное. Всех охватило предчувствие ужасного будущего.

Когда Юсуф вместе с отцом возвращался домой, гремели барабаны, играли зурны, люди группами собирались у кофеен, о чем-то возбужденно разговаривая, и толпами валили по улицам. Даже детей охватила серьезность. Подняв брови, с задумчивым выражением лица, они останавливали каждого, кто знал хоть чуточку меньше их, и передавали им новости, которые им удавалось узнать из разговоров взрослых, обильно расцвечивая их своими домыслами.

По дороге Саляхаттин-бей рассказывал Юсуфу:

- Положение опасное, сын мой. Посмотрим, чем все это кончится. Правда, союзники у нас сильные, но, как верно говорят старики, не так-то легко устоять перед семью державами. Сдается мне, что недолго это протянется. Мобилизация предпринимается очень широкая. Шлют телеграмму за телеграммой, требуют не допускать дезертирства…

До самого дома он объяснял ему, кто против кого воюет, почему началась война, повторяя то, что вычитал из газеты, которая пришла в управу.

Барабан, зурна. «Эй, гази!» ( Гази - победитель в борьбе за веру. «Эй, гази!» - начальные слова песни ), толпы на улицах… Идут возбужденные новобранцы. Бедняги не знают, какая судьба их ждет, и даже не допускают мысли о смерти, хотя и возглашают: «Победим или умрем за веру!» Истинные герои, они с улыбкой встречают неожиданную перемену в своей жизни, шагают навстречу опасности, даже не задумываясь над тем, за что и ради кого они идут умирать, как и где они будут убиты…

Только женщины хорошо понимали трагичность происходящего. Бедность воображения мешала им приукрашивать ужас войны лживыми иллюзиями, они предугадывали, какое горе ждет всех в грядущие дни.

Мужчины с растерянной улыбкой прощались с женами и матерями. Все домашние горько плакали, они же советовали крепиться, женщины жалели мужчин, считая, что они не ведают, что им уготовано, жалели, как малых детей.

Едва ли не из каждого дома в квартале уходил по меньшей мере один мужчина. Товарищи Юсуфа, друзья его детских игр, были отправлены с первой же партией. Сам он пока еще оставался. Отец, сообщая ему о мобилизации, добавил:

- Может, теперь твой покалеченный палец пригодится. Мне сказали, что с такими увечьями пока еще под ружье не берут!..

Юсуф поднял правую руку и посмотрел на то место, где прежде был большой палец. Рядом с указательным косточка образовывала маленький шарик, покрытый красноватой кожей, посредине выделялся шрам.

Юсуф долго разглядывал свою руку, и мысли его улетели в далекое и горькое прошлое.

Картины событий, о которых он долгие годы старался не вспоминать, ожили перед его глазами так ясно, что сердце сжалось от печали, которой до сих пор он никогда не испытывал. Саляхаттин-бей, шагавший рядом с ним, увидел на его лице болезненную гримасу.