Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера

Ицхак вступил в сень цитрусовых плантаций и фруктовых садов, которые тянутся до Немецкой слободы, где живет господин Оргелбренд. В домах этих, утопающих в зелени садов и плантаций, нашел Ицхак, наш товарищ, заработок в те времена, когда был полон отчаяния; и здесь гулял он с Соней в те времена, когда казалось ему, что есть у него все. И если она для него уже не существует, так ведь дорожки эти все еще существуют, и совсем близко отсюда — еврейская гимназия. Как-то раз в те дни, когда потемнело у него в глазах от голода, зашел он к знакомому, служившему секретарем в гимназии. Застал его в обществе учителей за чаепитием. Почувствовал тот, что у Ицхака не было ни крошки во рту в тот день, встал и принес ему чай и пироги. Где тот, кто помог ему? Жена его не смогла выдержать жизни в Эрец, и он вернулся с ней в галут. Если бы не нашел он здесь работы, не было бы у него денег на дорогу и он бы остался в Эрец. Теперь, когда он живет за пределами Эрец, дети его растут без Торы, и он горюет о них и о себе. Пройдут годы, и он, быть может, вернется в страну, но место его уже занято другим, а новые вакансии не попадаются каждый день. Что собирается Рабинович делать в Эрец? Владыка мира, воскликнул Ицхак про себя, неужели не избавлюсь я никогда от мыслей о Рабиновиче?

Повстречался ему некий господин и сказал ему: «Если глаза не обманывают меня, ты — господин Кумар?» Сказал Ицхак: «А как зовут господина?» Сказал тот господин: «Как зовут господина, должен знать ты сам». Сказал Ицхак: «Голос узнаю, лицо не узнаю. Рабинович?!» Сказал Рабинович: «Неужели я настолько изменился, что трудно меня узнать?» Посмотрел Ицхак на него и сказал: «И правда. Ты не изменился, но сдается мне, что ты не курил раньше?» Пожал плечами Рабинович и сказал: «Я… не курил?!» Сказал Ицхак: «Во всяком случае, не черные сигары». Сказал Рабинович: «В этом ты прав, друг мой». Подумал Ицхак: вот ведь он говорит, в этом ты прав. Это значит, в другом — я был не прав. Впрочем, по его лицу не заметно, что у него есть на меня обида. Наоборот, он приветлив со мной и даже поцеловал меня как друг.

Спросил Рабинович Ицхака: «Куда ты идешь? Если я не ошибаюсь, так кафе Лоренца тут рядом — зайдем и выпьем стакан прохладительного. Гром и молния, такую толстую ящерицу я не видел никогда в жизни, до чего она ловкая, подпрыгивает как черт и прячется за жалюзи! И она не понимает, что когда откроют жалюзи, то раздавят ее. Лоренц расширил свое кафе. Ты часто бываешь здесь?» — «Я?» — «С кем я говорю? Не с тобой?» Сказал Ицхак: «Я не живу в Яффе». Спросил Рабинович: «А где ты живешь?» — «В Иерусалиме». — «Значит, ты здесь гость? Чем ты занимаешься в Иерусалиме? Перекрашиваешь ханжей? Может, закуришь сигару?» Сказал Ицхак: «Я не курю». Спросил Рабинович: «Почему?» Сказал Ицхак: «Потому что не чувствую наслаждения от курения». Сказал Рабинович: «Человеку нужно воспитывать в себе умение наслаждаться».

Ицхак понял, что нет в сердце Рабиновича против него ничего. Напротив, относится он к нему с любовью, может быть даже большей, чем раньше. Если бы мы не боялись сравнений, то уподобили бы его старшему брату, покинувшему отцовский дом в тяжелую годину. А когда он вернулся, то был благодарен своему младшему брату, который остался и сберег дом.

Спросил Ицхак своего друга, когда они уселись в кафе: «Скажи мне, почему ты не писал нам ничего?» Улыбнулся Рабинович и сказал: «Нам, ты говоришь, то есть тебе и Соне. Что ты будешь пить — может, пива холодного? Скажу тебе правду. Все то время, что я бедствовал, я не хотел писать. А когда мое положение улучшилось, занят был поиском доходов. А ты думаешь, это легко, мой дорогой, содержать женщину? Женщины за границей не удовлетворяются куском хлеба и помидорами. Официант, две бутылки пива и соленые пирожки! Ицхак, бери и пей! Чему ты удивляешься?»

Ицхак сидел и не мог прийти в себя. Теперь, раз Рабинович женат, он не напомнит ему грех с Соней. Но все-таки, если спросит его, что он скажет ему? Сказал Рабинович: «Что касается моей женитьбы, расскажу тебе в другой раз. Я ведь намерен осесть здесь, и найдется у нас время поговорить». Спросил Ицхак Рабиновича: «Что ты скажешь о Яффе? Разрослась она? Ты видел Соню?» Снял Рабинович шляпу и, обмахиваясь ею как веером, сказал: «Видел я ее, видел. Изворотливая девушка. Из-за своей излишней изворотливости проскальзывает она у тебя между пальцами. Официант! Еще бутылку! Куда делся штопор? Теперь, мой дорогой, оставим госпожу Цвайринг. В любом случае не стоит нам быть неблагодарными. За здоровье, Ицхак, за здоровье!»

Ицхак припал к стакану и охладил свои губы. Ведь он говорит, не стоит нам быть неблагодарными, значит, он знает, что была у нас связь, между мной и Соней. Зажал Ицхак стакан в руке и подумал: нехорошо, нехорошо, что не вернулся я в Иерусалим и встретился с Рабиновичем. Поставил он стакан и сказал: «О многом хочу я расспросить тебя и не знаю, с чего начать». Сказал Рабинович: «Еще есть время у тебя. На самом деле я не знаю, зачем я вернулся в Эрец Исраэль, наверняка — только затем, чтобы осуществить на деле слова: союз заключен между Эрец Исраэль и человеком, и потому каждый, покинувший ее, в конце концов вернется». Сказал Ицхак: «Разве ты не жить сюда приехал?» Сказал Рабинович: «А для чего же? Не туристом же я сюда приехал? На сегодняшний день я не знаю, чем буду заниматься. Одни предлагают мне купить плантации под Яффой, другие предлагают миндальные сады в Хедере, а есть такие, что предлагают стать компаньоном одного столяра, который хочет расширить свое предприятие. Короче, много деловых предложений приготовили мне тут, но никому не приходит в голову, что этот Рабинович — специалист по торговле готовым платьем и, может быть, стоит ему открыть магазин готового платья. Да только не знания человека имеют значение, а деньги его. И Асканович, по своему обыкновению, поставил меня перед картой Эрец Исраэль и предложил мне земли на востоке и на западе, во всех уголках Эрец, как на ладони своей. А с другой стороны, он говорит, что стоило бы мне основать здесь новую типографию. И Асканский поддержал его предложение. Асканский говорит: в Яффе всего одна типография, а там, где есть одна, есть место для двух. Если один еврей ест хлеб, почему еще один не может присоединиться к нему для трапезы? И Аскансон согласен с ним, потому что писатели Яффы собираются издавать ежедневную газету и им нужна большая типография. И уже сочинил Мордехай бен Гилель план, чтобы отослать его в Одесский комитет, и доктор Лурье готов подписаться под планом, и нечего говорить о Людвипуле, который готов быть редактором газеты, однако не мешает, чтобы Усышкин поговорил с Шаем Бен-Ционом, ведь Шай Бен-Цион утверждает, что нет здесь писателей, ведь те, что считают себя писателями, — не писатели. В противоположность ему Дизенгоф — оптимист. Говорит Дизенгоф: есть писатели или нет писателей, вот я посылаю вам бочку чернил, а вы пишите, сколько вам угодно. И пришел ко мне Шенкин — с акциями гимназии… Официант! Счет! Видишь ты, Ицхак, много возможностей заработать приготовила мне Эрец Исраэль, да только все это не подходит мне. Раз так, что же я буду делать? Когда придет время, скажу тебе».