Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера

Расставил реб Гронем ноги, и встал в смиреной позе, и кашлянул несколько раз, как откашливаются обычно ораторы перед выступлением, и закрыл глаза, чтобы не отвлекались они и не искали себе знаков почтения. И вновь расставил пошире ноги, потому что показалось ему, что что-то давит на них.

Тут должны мы отозваться с похвалой о Балаке за то, что он владел собой и не грыз башмаки реб Гронема. Не потому, что был сыт в данный момент, и не из опасений, что реб Гронем предаст анафеме его хвост, но потому, что любо ему было сидеть вблизи реб Гронема. Однако от похвал Балаку переходим мы поневоле к его осуждению. Отчего полюбил Балак учиться смиренно у реб Гронема? Из-за упреков в адрес евреев, которые он слышал из уст реб Гронема: в те дни сердце Балака было полно обиды на евреев из-за всех несчастий, что причинили они ему, и он испытывал удовольствие от их унижения. Лежал себе Балак у его ног, и стоял себе реб Гронем на своем месте. Но уже переменился реб Гронем и стал другим человеком. Голова, склоненная как негодный сосуд, который собираются хозяева выбросить на помойку, вскинулась. И сам он распрямился и подпрыгнул, подпрыгнул и заговорил.

Все создал Всевышний. Построил синагоги и бейт мидраши для изучения Торы и для молитвы, с одной стороны — и открыл магазины для торговли, с другой стороны. Создал проповедников, и моралистов, и комментаторов, с одной стороны — и создал торговцев и лавочников, с другой стороны. В то самое время, как реб Гронем стоит и говорит, стоит лавочник в дверях своей лавки и продает глиняный горшок арабу. Подвергает араб всесторонней проверке горшки, нет ли в них трещин, и подвергает реб Гронем всесторонней проверке поведение представителей народа Израилева. Звуки голоса реб Гронема и звуки, издаваемые пустыми горшками, поднимаются вверх и перемешиваются друг с другом. Закричал реб Гронем: «Кто тут шумит?» И завопили все слушатели: «Закрывай свою лавку!» Сказал хозяин лавки: «Весь день не было у меня ни гроша, а теперь, когда послал мне Бог покупателя, вы хотите отнять у меня заработок?» Оказался там ночной сторож, марокканец, здоровяк, из тех, что наводят ужас на жителей Иерусалима. Схватил он его и стал трясти его изо всех сил и орать на него: «Еврей! Закрывай свою лавку!» Вырвался лавочник из рук марокканца и сказал ему: «Где ты был в тот день, когда украли товар из моей лавки? Когда ждут и ищут его, он не является, а когда не просят — приходит. Где это видано? Пусть гнев Божий поглотит его! Как Гронем хочет заработать, так и я хочу заработать». Схватил сторож лавочника и потащил его, так что душа его чуть не распростилась с телом, а все евреи орут на него: «Гадкий, дерзкий, нахальный! Тотчас вышвырнем мы тебя отсюда!» Понял лавочник, какая на него свалилась напасть, запер лавку и ушел ни с чем.

Загремел голос реб Гронема, и наполнились оба его глаза гноем, тем самым гноем, про который люди ошибочно полагают, что это слезы. Заплакали женщины, и вслед за ними заплакали их мужья, и наполнился весь Меа-Шеарим плачем. Напрягся реб Гронем и закричал: «Горе нам, когда настанет день суда! Горе нам, когда настанет день наказания! Человек идет по рынку и кажется ему, что он не грешит, но я говорю, что он грешник и преступник. Каким образом? Стояла телега, запряженная быком и ослом, и втянул носом этот человек табак, и чихнул — испугались животные и тронулись с места, выходит, что нарушил он заповедь „да не будут пахать бык и осел вместе“. Человек стоит в синагоге и молится со всеми и отвечает „амен“, кажется, что здесь, в святом месте, чист он от греха, но я говорю вам, что он грешник и преступник, потому что не говорит он „амен“ изо всех своих сил.

Господа мои и учители! Вы стоите сегодня все вместе здесь, в городке нашем святом, в Меа-Шеарим, уж здесь-то должен быть человек чист от всякого греха. И что мы видим, господа мои и учители? Что нет здесь человека, который бы не грешил. Вот, к примеру, сидит человек и весь день постится, закутанный в талит и с тфилин на голове и на руке, и произносит сто благословений; нет, не благословений на плотскую еду, ведь у него сегодня пост и он голодает; и вот он собирается идти спать, и читает молитву на ночь, и ложится в кровать, и закрывает глаза, чтобы не видеть ничего дурного, и не думает ни о чем постороннем, упаси Бог. Вы скажете, что он чист от всякого греха? А я говорю вам, господа мои и учители, увы, человек этот, который голодал весь день, и учился весь день, и шага не ступил без тфилин, и молился весь день целиком, и прочел „Шма“ от всего сердца, и не тратил время на пустые разговоры, и с губ его не срывалось ни одного неблагочестивого слова, и даже следа посторонней мысли не промелькнуло в его сердце, несмотря на все это он — грешник. Каким образом? Господа мои и учители, вот ведь это я… говорю вам! И почему бы мне не сказать это вам? Лучше вам услышать это от меня, чем услышать из уст ангелов смерти, ибо, если вы услышите это из уст ангелов смерти — нет пути к раскаянию, а если вы услышите это из моих уст — раскаяться еще не поздно. Ведь человек этот заснул, и упала ермолка с его головы, мало ему, что он согрешил по отношению к своему телу, так как нарушил заповедь, запрещающую оголять голову, но еще и ввел в грех святую душу. Как именно? Дело в том, что, как только он заснул, поднялась его душа наверх и записала все его дела в тот день. Говорят ей: „Дочь моя, ты написала все?“ Говорит она: „Я написала все“. Говорят ей: „И не забыла ты ничего?“ И она отвечает: „Не забыла ничего“. Говорят ей: „Ты не ошиблась?“ И она клянется, что не ошиблась. Тут же сотрясаются все семь небес от ложной клятвы и отсылают ее вниз, и она возвращается в тело, и что же она видит?! Горе глазам, увидевшим такое! Видит она, что он лежит, а голова его не покрыта. Может, скажете вы, что на этом кончено дело? Я говорю вам, что нет, грех влечет за собой грех. Назавтра он встает рано утром и идет в бейт мидраш и произносит „Боже мой! Душа, которую Ты дал мне, чиста“. Господа мои и учители, мало того, что он спит с непокрытой головой, и грешит по отношению к своему телу, и вводит в грех свою душу, но он еще дает ложные показания на себя».

Тут пришел в ужас весь народ. Посмотрят сюда — ой!.. Посмотрят туда — ой-ой!.. Сидят в бейт мидраше — ой!.. Ложатся в кровать — ой-ой!.. Понимает реб Гронем, что хотят они услышать слова утешения, но сердце его горькое, как лана, и он не способен изречь ничего, кроме горьких, как полынь, слов.

Пока реб Гронем вещает, сморил Балака сон, и он задремал.

Стали сниться ему всякие сны, и он испугался. Замахал хвостом и залаял во сне. Вплелся его голос в голос реб Гронема, но на его счастье голос реб Гронема был силен, и никто не расслышал голоса собаки.

Как только закончил реб Гронем свою проповедь и все приступили к вечерней молитве, проснулся Балак, вылез украдкой из-под ног реб Гронема и направился в сторону Меа-Шеарим, ведь «не испытывают судьбу дважды». И так он продвигался, пока не достиг Венгерского квартала. Нам не дано знать, почему он пошел именно в это место, а не в другое. В любом случае он ничего не потерял. Прибыл себе в Венгерский квартал и нашел там укромное местечко. Понюхал немного тут, и понюхал немного там, и обошел это место несколько раз, и убедился, что нет там всяких разных ползучих, чьи укусы опасны. Залез и свернулся калачиком. Сморил его сон, и задремал он.