Владислав Ванчура - Конец старых времен

Это было красивое зрелище. Пан Ян старался, как мог. Я слышал его мощное дыхание и видел, как напрягаются его мышцы. Вот он делает выпад, бросается вперед, отступает как бешеный, бьет прямо в грудь князю, атакует сбоку… Короче, я убедился, что сей хитрец только для отвода глаз выдавал себя за профана в этом виде спорта, и мне ясно стало, что он немало времени провел в залах для фехтования.

А князь наш все не закрывал рта, но дела его шли чем далее, тем хуже. Вот его оттеснили уже в противоположный конец библиотеки. Вот он едва не упал, вот злополучная рапира задрожала в его руке как осиновый лист…

Мне уж и смотреть расхотелось. Барышня Михаэла, тоже отвернувшись, барабанила пальцами по стеклу окна. Сюзанн стояла, полураскрыв губки, Китти и Марцел кусали ногти.

«Ах, черт, — говорил я себе, — хоть бы он язык-то придержал!» Где там! Князь знай молол:

— Этот прием, сударь, не годится и ничего вам не дает. Вам бы применить его чуть раньше, а теперь уже поздно! В старое время, в России еще, слыхал я, один капитан тоже так вот размахивал шпагой, послав секундантов к своему приятелю, — и знаете, чем это кончилось? Бедняга потерял руку! Не потому, впрочем, что противник ее ранил; нет — рука у него онемела от столь мощных размахов, почернела вся, точно при гангрене…

Я слушал все это с тягостным чувством, как вдруг — дзинь! — рапира вылетела из руки князя и отскочила туда, где стояли мои глобусы.

Поединок кончился; адвокат закричал от радости и поднял рапиру за острие, смеясь во все горло:

— Поражение! Вот это по мне! Барышня Михаэла, видите — мы отомщены! Барышня Михаэла!

Без конца повторяя это имя и давясь смехом, он подбежал, чтобы шлепнуть князя рапирой по заду.

А тот стоял, опустив руки, и молчал. Да и что было сказать бедняге? Что ему было делать? Вот теперь-то наконец он потерял нить разговора…

— Так, — произнесла Михаэла. — Ну, вот и все…

— Нет, не все! — перебил ее адвокат, который суетился и вообще вел себя как ненормальный. — Не все! Только теперь и начинается наша месть! Я приготовил для вас, князь, превосходный знак отличия. Мы приготовили вам роскошный головной убор, который вы, по-видимому, забыли захватить с собой из прошлого века…

С этими словами он забегал по библиотеке, отыскивая свою шляпную картонку.

В этой суматохе никто из нас не обратил внимания на Китти и Марцела. Не знаю, как они выбрались из зала. Я вспомнил о них тогда лишь, когда за ними побежал князь…

В ту минуту на лице старого интригана было такое же выражение, как у шлюхи, которая того и гляди разжалобит до слез весь трактир. Сейчас, когда на него собирались напялить маску, вполне им заслуженную, он показал истинное свое лицо.

Я сказал, что он смахивал в ту минуту на хнычущую девку, но, может быть, я несправедлив к нему, может быть, то было всего лишь обыкновенное человеческое лицо. Кто виноват в том, что мне (видавшему плачущими только людей определенного сорта) напрашивалось такое сравнение! Оно неверно! Князь держался как человек, который ничего не скрывает, как мужчина, испытывающий сострадание и не следящий за мускулами своего лица.

Я видел, как он бросился к двери вслед за подростками. Китти, закрыв лицо ладонями, горестно рыдала. Марцел всхлипывал, уткнувшись в сгиб локтя.

Князь, смешной без куртки, долговязый, побежденный, жалкий, выбежал из библиотеки без единого слова извинения и схватил обоих в объятия. Вот он шепчет им что-то, но они по-прежнему плачут…

— Китти! Марцел! Китти!.. — восклицал князь, пятясь к дверям библиотеки и не отрывая глаз от детей.

Тут-то и подоспел адвокат, пряча за спиной парик и треуголку барона Мюнхгаузена.

Веселясь от души, он натянул на голову князя сначала парик, а затем и шляпу, да так резко, что едва не лопнули швы… А князь словно и не заметил. Он не замечал ни Михаэлы, ни Сюзанн, не оглянулся он и на меня. Он звал своих юных друзей и не видел никого, кроме них.

В такие трогательные моменты самое для меня приемлемое — подметить смешную сторону, и я, несколько растерявшись от всего происходившего, засмеялся, показывая пальцем на баронскую треуголку со словами:

— Ничего не скажешь, она сшита по вашей мерке и сидит отлично! Да здравствует барон Мюнхгаузен!

Адвокат и пан Ян присоединились ко мне, и втроем мы подняли такой шум, что к библиотеке начала сбегаться вся Отрада.

Вместе с ними явился и Стокласа. Мы заперли дверь перед носом непосвященных, однако никто из них не собирался удалиться. Они подслушивали за дверью.

— Отлично, — сказал князю мой хозяин. — Титула, присвоенного вам со всеобщего одобрения, у вас уже никто не отнимет. И должен заметить, этот головной убор вам очень к лицу.

Адвокат (заранее все предусмотревший) притащил зеркало и подставил князю, предлагая оценить костюм.

В это время рука князя покоилась на плече Марцела. Увидя свое отражение, он невольно поднял ее, чтоб сдернуть треуголку, но овладел собой и, пусть на миг, превратился в прежнего паяца, каким его знаете вы и каким его знаю я.

Благодарю, — сказал он. — Оставляю за собой то, что выслужил. С этих пор я буду говорить только ложь. Буду лгать, чтоб воспользоваться преимуществами, которые дают мне этот убор и это имя.

Господин барон, — вмешался Ян, — как вижу, вы все еще сжимаете рапиру, — не угодно ли еще один тур? Быть может, вам желательно заработать и штаны к шляпе?

— Отчего же, — ответил князь. — Что в закладе?

Все! — воскликнул Ян. — Ладно, если вам случайно удастся повторить то, что сделал я, разрешаю вам посадить меня хоть в клетку, в которой держат гусей на откорм…

Глупости, — заявил Стокласа. — Пойдемте, господа, пора обедать. Пойдемте, князь, игра кончилась, довольно шуток.

Пожалуй, вы правы, станем на минутку серьезными. Но мы с паном Яном управимся в два счета…

С этими словами князь пригласил Яна занять позицию и отбил его удар с такой силой, что я от изумления широко раскрыл глаза.

И, черт возьми, не я один! Мы все притихли, словно цыплята перед надвигающейся грозой. У нас перехватило дыхание. Только теперь я увидел, что такое прыжки фехтовальщика! Теперь я увидел, что значит атака!

Князь, в своем шутовском уборе, молниеносными движениями перебрасывал рапиру из правой руки в левую и из левой в правую с видом хищника, готового вонзить свой клюз в добычу.

Он наносил Яну столько ударов, сколько хотел. Ни один его выпад не был отражен, каждый удар попадал в цель!

Будь Ян даже в десять, даже во сто раз лучшим фехтовальщиком, он все равно ничего не мог бы поделать против этого блистания молний, против этой бури. Клинок полковника так часто и с такой силой колол в сердце, нашитое с правой стороны на куртке для фехтования, что совершенно изорвал, изрезал его.