Владислав Ванчура - Маркета Лазарова

«Ведите меня обратно. Не уйду я прежде своего супруга. Буду ждать, и даже если вы не впустите меня, я буду ждать у этого порога, как нищенка». Облако тишины уносит эти слова. Прекрасны ли они? Нисколько. Или все-таки они трогают ваше сердце?

Ах нет, нет, нет, нас растрогала Маркета и ее любовь. Всполошенные голубки и голуби с разноперыми крыльями взвились над площадью и, кружа, опустились на гребни крыш. День хорош, хорош, так чудесно сейчас на полях, в то мгновенье, когда вы вслушиваетесь в мелодию незримого инструмента, что наигрывает в светелке соседки. Миг сияния и славного полудня. Но тут раздается позвякивание колокольца. Встаньте, у вас на окне скачет озорной воробышек. Откуда тут взяться голубке! Посмотрите вокруг. Ведь это Болеслава, город, где разыгралась наша история. Здесь, на этом месте, отмеченном камнем, свиделась Маркета Лазарова со своим возлюбленным. Ах, время не стоит на месте, а место — осталось. Здесь слышали люди ее плач и страстные клятвы. На этой площади обручилась Маркета со своим Миколашем при стечении народа, который негодовал и утирал слезы.

Остается нам дорассказать еще о графе Кристиане, об Александре, о жене Козлика и об их детках.

Граф Кристиан? Плачет он, и винит бога, и мерзко богохульствует. Но велика сила сердец. Скорбь опускается на дно сознания. Вы творите омерзительные дела, а по вашим артериям вновь подымается вверх столбик неиспорченной крови. Теперь вам необходимо ответить епископу, хоть он и подлец, съездить домой и снова вернуться в Чехию. Да, да, поверьте, когда граф Кристиан встретился с Александрой, беременность ее была уже несомненна. И он должен был ее судить?! Да нет, он простил убивицу своего сына и мать его ребенка. Но увы! Королевское слово не сбросишь со счетов, что бы там ни стояло. Поехал граф с Рейнером к королю. Снова слушал барабанный бой, и трубы, и тишину, стелющуюся над королевскими дорогами. Короля, однако, лицезреть ему не довелось. И возвратился граф, и заплакал.

Меж тем Маркета Лазарова воротилась на Оборжиште и, вошедши в восстановленный дом, сказала своему отцу:

«Отец, бог поставил тебя моим другом и защитником и вручил он тебе розги, дабы ты наказывал меня, коли сойду с пути истинного. И ты обо мне пекся, я же пренебрегла твоим домом, пренебрегла и обителью божьей. Как я грешна! Скажи мне хоть словечко, чтобы и я получила право говорить. В утробе моей шевелится сын. Как мне разговаривать с ним, ежели ты не снимешь с меня запрета? Наложи на меня епитимью, испытай мою верность, чтобы могла я жить и не умерла вместе с супругом. Испытай мою верность, ибо за душу мою спорит смерть, и шипит она: могила, могила, могила!»

Лазар, чья борода бела, как дым, осенив себя крестным знамением, ответил:

«Ты была моей дочерью и осталась. Лишь ненадолго отлучилась куда-то, а завтра овдовеешь». Взял он ее за руку и хотел ввести в горницу, где собралась вся челядь. Но Маркета бросилась перед ним на колени и проговорила:

«Супруг мой завещал мне шить с его сестрами. Супруг мой велит мне с вами проститься! Супруг мой!»

Ах, сколь печально это прощание, сколь прискорбно противоборство отцовской воле! Тут вошли сыновья Лазара и молча, растрогавшись, взирают на кающуюся грешницу, эту прислужницу любви.

Драгоценные государи мои, все, кто слушает исповедь нашей страстной возлюбленной, некогда полагали, что мудрость обращается к ним как к брату и сестре. Их озарила любовь; она озарила их почти незримой пылинкой живого света, и пылинки той достаточно, чтобы поколебать незыблемые истины и сокрушить их твердость. Она швыряет родных на колени. Никто теперь их не проклинает, они повержены, бог подменил им сердце и дал почувствовать, что мудрость их — плевел.

Да способны ли эти кустари на что иное? Вчера они хихикали, радуясь, что их делишки прошмыгнули под королевской рукой, а нынче хотели вершить суд и расправу?! Ну, да зачтется им эта перемена к лучшему.

Старый Лазар вывел коняшку и в повозке, в которой когда-то ездил в церковь, отправился с Маркетой к городским воротам.

Наутро день казни. Пани Катержина, Александра, жена Кристиана, Вацлав и прочие Козликовы детки собраны в капитанском доме. Ночь они провели в людской.

Катержина хотела всю ночь бодрствовать возле темницы, но в этом ей было отказано. Ведьмы, фурии, пересмешники и разная сволочь, вылезшая изо всех щелей, подходили к ней и в лицо бросали свои визги и вопли. Чувствовала она себя так же, как на дороге, когда их везли из Турнова. Шла ли она, стояла ли у храма позора, — он все был объят пламенем и обжигал, как огонь. Несчастная женщина, не запятнана она кровью, и скорбь ее почти не заметна. Не пугают ее и не касаются эти недостойные порождения злобного языка и насмешек.

Вы, ротозеи и зеваки, подходите ближе, ближе! Схватите девушек за талию и скачите подле них, выступающих торжественной поступью. Опорожните мозг свой в этом гаме, требующем возмездия. Это одно из наказаний, без которого мир немыслим.

Насмешки падали, словно град и дождь на голову паломников. Когда они пришли в город, толпа разрослась. Слышен был гогот и гиканье. Перед шествием выделывает кренделя какой-то паренек в красном колпаке, а другой свистит что есть мочи, а кто-то третий, держась за носки башмаков, гримасничая и кривляясь, говорит Александре:

«О дева, дева, по тебе сохнет сердце!»

Нужна была невозмутимость статуи, сила льва, чтобы оставить все эти насмешки без внимания. Не обронив ни слова, женщины шли вперед. И молчание ограждало их, словно шатер. Наконец слуха капитана тоже достигли вопли толпы, и, увидев, что творится вокруг, вышел он при всех своих регалиях на площадь. Окунулся в толпу и кричал, как обычно кричит при отступлении: «Назад! Назад!» Толпа отступала неохотно, и не остывшие еще зеваки галдели в улочках, отстаивая свое право пригвоздить преступников к позорному столбу. Затем разбойниц отвели в дом капитана, у дверей поставили охрану.

Около полуночи Лазар со своей дочерью добрался до города, и они были впущены. Ах, какое это свидание! Кто передаст радость, полную смущенья, доверчивость, ликование, скорбь, горделивость и грусть? Слова не столь многозначны, и говорящий пользуется не только словами.

«Ты пришла, Маркета! Видишь — теряя так много, я обретаю дочь. Дитя мое, не тверди слишком часто: горе! горе! Не причитай над нами. Все, что ни делается, надобно уметь принимать. Это посылает нам господь бог. Сердце его ласково и неисповедимо. И ко всем его деяниям подмешана любовь. Что с того, что мы плачем теперь? Так ли уж много значит гнев короля? Есть судия поважнее, он будет судить рыцаря по-рыцарски, мужика — по-мужицки. Супруг мой привил своим сыновьям добродетели, которые признавало его время. Увы, времена меняются! Супруг мой был определен как разбойник, сердце его, однако, никто не оценил». Сказав так, Катержина умолкла, теребя ткань своей парчовой накидки. «А теперь — ни единой слезы, ни слезиночки! — вымолвила она напоследок. — И верность, верность прежним временам».