Роберт Вальзер - Разбойник

А теперь, в заключении книги, небольшое резюме. Всё это кажется мне огромной, чудовищной глоссой, смехотворной и бездонной. Акварельный набросочек, сделанный юным, едва переросшим мальчишеский возраст художником, послужил толчком к этим культурным строкам. Порадуемся этой победе искусства. Сегодня, дамы и господа, я почти восторгаюсь собой. Я себя изумляю. Вы тоже станете охотней верить в меня в дальнейшем. Сомневаться значило бы не иметь чувства юмора. Утверждаю ещё раз, как и в начале этого издательского и литературного предприятия, что тот, у кого нет денег — негодяй. Свергнуть разбойника! Падай к ногам подавальщицы! Тебе самое время подчиниться. Негодник выглядывает из-за мощного ствола дерева. Значит, он выписался из всех больниц на свете и теперь как новенький. Здоровей, чем раньше. Эдит стоит на вершине преклонения. Дозволим девушке триумфы, которые она торжествует. Насколько она с этим разбойником, которому мы к удивлению читателя до сих пор не нацепили имени, просто играла, и не обращался ли он с ней, со всеми восхвалениями и воспеваниями, лишь играючи, — эта загадка пусть канет в могилу во всей своей ясной неясности и неразоблачённости. Не всё следует открывать и освещать, иначе тому, кто смакует наш рассказ, не останется места для размышлений. Позаботимся, чтобы среди нас были те, кто предаётся размышлениям, мыслям и чувствам. О, как хорошо на опушке леса. Дитя моё, прошу тебя, осознай это. Вряд ли когда-нибудь снова тебе удастся сделать такое интересное и важное знакомство, как эта раскрашенная и глазированная всевозможными зельями отщепенка. Особенно нас радует, что не придётся волочить разбойника к Эдит. Её применение револьвера было необдуманностью. Неосторожные люди милей всего. Так что не ему пришлось искать её, а она сама его разыскала, и потому была в высшей степени вознаграждена. Вкус госпожи фон Хохберг считается крайне изысканным. Ради бога, пускай Эдит остаётся чем-то самым высоким для этого трусишки и торговца кружавчиками. Мне с ним, в любом случае, не по пути. Мы считаем его за болвана, потому что у него провалы с деньгами, а ведь деньги заменяют в жизни волшебную палочку, при помощи которой из сокрытости и невкушённости извлекаются радости и забрасывания любовью. Его страдальческие глаза обведены траурной каймой. Оставим этого подлеца на произвол его моря наивности. Пусть сам ищет своему чувственному водохранилищу подходящий обрыв, чтобы назвать его потом самым прекрасным водопадом персональности на свете. Руки у него — как вознесённые на трон и развенчанные короли. Импонирует ли вам эта красивая фраза? Сексуальная фасолька съедена в присутствии человека со званием и положением, а Вальтер Ратенау в достаточной степени отомщён. Некоторое время назад мы получили из Голландии открытку, в которой кто-то спрашивал нас о состоянии нашего творения. Мы предполагаем, что нам собираются предложить директорский пост. Я и вправду ощущаю тягу раздавать приказания. Не распознали ли вы сами эту черту характера из моего стиля повествования? Но прозрения хороши даже запоздалые. Рот Эдит для презренного разбойника продолжает оставаться неразрешимой загадкой. Подтверждаю, что его держат под надзором. Сотни исподних юбчонок симпатизируют ему. Когда он вышел из больницы, то полчаса неподвижно стоял посреди улицы, потом сделал несколько осторожных шагов, снова остановился и воскликнул: «Повсюду — она одна. Она — это вся вселенная». Разумеется, мы отказываемся чувствовать в себе ответственность за такие перегибы, мы лишь ставим в известность об известном перенапряжении ума разбойника. Мы, к счастью, славимся своим трезвым взглядом. Товарищи по судьбе, т. е. женщины, создайте грациозный тайный союз по борьбе с мужскими раздосадованностями! Организуйтесь и сплотитесь, а я буду вашим лидером. Ту открытку из Голландии мне прислал приятель Ратенау. Вы видите, как такое дитя природы, как я, умеет завоевать обильное и беспрепятственно со всех сторон поступающее уважение к себе. Это вас в некотором роде трогает. А недавно Эдит пронеслась по городу на мотоцикле. Я это я, а он это он. У меня есть деньги, у него нету. В этом и заключается вся огромная между нами разница. На Ванду мы научились смотреть свысока путём работы над собой. Облизывал ли когда-нибудь такой приличный человек, как я, чью-нибудь ложечку? Нельзя себе представить. Особы моего класса разговаривают по воскресным утрам с элегантными молодыми людьми о Гёте. Его талант в сотрудничестве с известными газетами, а также его помощь при изготовлении сего манускрипта начали удостаиваться внимания. Университетские профессора усиленно его приветствуют. Тугодум ничего не понимает. Уж такой он телёнок, архиглупец. Если бы он не был Крезом глупости, то не был бы собой. Если говорить вообще, то мы считаем его беспечностью и совестью всех народов. Как глубоко мы копнули. Правда глядит нам в лицо, я поднимаю глаза, и как нелогично это ни прозвучит, я твёрдо верю и объявляю солидарность со всеми, кто считает, что в порядке вещей находить в разбойнике приятность и отныне состоять с ним в знакомстве и здороваться.

Однажды ледяной ночью Венцель, гений, стоял на улице в тонкой, тоненькой, тонюсенькой одежонке и попрошайничал у прохожих. Господа и дамы думали, господи, ну он же гений, он может себе такое позволить. Гении не так легко подхватывают насморк, как простые смертные. Венцель ночевал в портике Королевского дворца и, смотрите-ка, не простудился. Гении не простужаются сразу, даже если очень холодно. Утром он велел доложить о себе молодой и прекрасной королевской дочке, на нём было то же самое платье, что и прежде. В нём он выглядел жалко, но слуги сбивали друг друга с ног и с толку, перешёптываясь: гений, ребята, гений, а потом доложили о Венцеле повелительнице, и он весело вступил в её покои. Венцель даже не поклонился принцессе, потому что, судите сами, такого гению не полагается. Принцесса же, в благоговении перед величием собственного духа, склонилась перед гением, я имею в виду, перед юным Венцелем, и протянула ему белоснежную ручку для лакомого поцелуя, а потом осведомилась, что ему угодно. «Хочу есть», — ответил грубиян, и, однако же, нашёл отклик, потому что тотчас же, по мановению руки повелительницы, был подан великолепный завтрак и портвейн, всё на серебряных блюдах и в хрустальных сосудах на золотом подносе. Гений ухмыльнулся при виде яств, потому что, судите сами, гениям можно и поухмыляться. Королева была благосклонна, кушала вместе с Венцелем, на котором в соответствии с его гениальной сущностью не было даже сколько-нибудь приличного галстука, расспрашивала о его творениях и даже выпила за его здоровье: всё это с милой невинной грацией, очень ей свойственной. Гений чувствовал себя полностью счастливым в первый раз за всю свою порванную в клочья жизнь, потому что, смотрите-ка, даже гениям не чуждо это человеческое свойство — быть счастливыми. Помимо прочего, произнося застольную речь, Венцель заявил, что настроен завтра или послезавтра разрушить мир. Королевская дочь, которую понятным образом объял при этом ужас, бросилась вон из комнат, испуганно и благозвучно визжа, как всполохнутый соловей, оставив гения наедине с его гениальностью, и рассказала обо всём отцу, господину принцу-регенту страны. Последний же испросил Венцеля по возможности быстро, немедленно, отправиться вон, что и было исполнено. И теперь гений снова в подворотне, и ему нечего есть, но все ему это прощают, этому сумрачному гению; а он не знает, куда податься от забот. В этом состоянии ему на помощь приходит быстрая гениальная мысль (все гениальные мысли чрезвычайно проворны). Он организует снегопад, причём такой продолжительный и сильный, что через короткий промежуток времени весь мир оказывается погребён под снегом. Он, гений, возлежит на обледенелой корке наста, на самом верху, и лелеет недурную мысль о том, что весь мир лежит под ним, погребённый. Он говорит себе: это мир тяготящих воспоминаний. Он повторяет это до тех пор, пока вдруг не замечает, что изголодался — как по хорошей земной еде (такой, как, например, в отеле «Континенталь»), так и по дурному человеческому обхождению. Солнце там наверху тоже не особенно радует, потому что сидеть под солнцем в полном одиночестве — хм — он чувствует холодную дрожь. Одним словом, он устраивает оттепель. Тем временем в мире успело кое-что измениться: образовалось новое, свежеумытое поколение людей, преисполненное почтения перед всем сверхчеловеческим. Это тешит Венцеля до тех пор, пока снова не надоедает. Он сокрушается, и вздохи, исходящие из глубин его души, достигают общего признания. Ему хотят помочь, убеждают его в том, что он — так называемый гений человечества, или же его воплощение и персонификация. Но всё это втуне, потому что гению не помочь.