Роберт Вальзер - Разбойник

Когда старый господин Церрледер однажды вечером заявился домой слишком поздно, его господин сорванец-сын переломил его через колено и задал ему хорошей трёпки. «В будущем, — сказал сын отцу, — я тебе вообще не буду давать ключа от дома, понятно!» — Мы не знаем, понял ли отец это с первого раза или нет. На следующий день мать получила от дочери звучную пощёчину (полнозвучную, было бы правильнее сказать) за то, что слишком много крутилась перед зеркалом. «Кокетство, — сказала дочь, негодуя, — это позор для людей такого почтенного возраста, как ты», — и выгнала несчастную на кухню. На улице и во всём мире происходили следующие беспримерные случаи: в подворотнях девушки шли за кавалерами по пятам и докучали им своими предложениями. Некоторые из этих таким образом преследуемых юнцов краснели от дерзких речей надоедливых дам. Одна такая дама при свете дня совершила неприкрытое нападение на совершенно непорочного мещанского сына с незапятнанной репутацией, который с криками пустился в бегство. Сам же я, более распущенный и менее добродетельный, попался в лапы одной молодой особы. Я некоторое время дал ей себя поуламывать, но только из заранее заученного жеманства, и этим только ещё более распалил горячую девушку. К счастью, она меня оставила в покое, что мне полностью подходило, так как я питаю пристрастие к дамам более высокого пошиба. В школьных классах учителя на седьмой или восьмой раз не могли заучить лекцию, и поэтому их сажали под домашний арест. Они рыдали, потому что им так хотелось провести вечер за распитием пива, кеглями и другими грубыми развлечениями. В переулках прохожие без стыда отливали на стены. Собаки, случайно проходившие мимо, таким поведением по справедливости возмущались. Благородная дама несла на своём хрупком плече лакея в сапогах со шпорами; краснолицая служанка ехала в открытой коляске кататься с герцогом тамошней земли. Она манерно улыбалась, показывая три шатких зуба. В коляску были запряжены студенты. Их ежесекундно подстёгивали проворной плёткой. Уличные воры бежали за судебными исполнителями, арестовавшими их в кабаке или борделе. Спектакль притягивал внимание многих собак, которых арестанты радостно кусали за икры. Так это и происходит, когда судебный исполнитель нерадив. И на этот мир вздора и греха обрушилось сегодня пополудни небо; без грохота, нет, скорее, как мягкое сырое полотно, и всё покрылось дымкой. Ангелы, одетые в белое, блуждали босиком по городу, по его мостам, и отражались в мерцающей воде хоть и тщеславно, но с изяществом. Черти с чёрной щетиной проносились мимо с дикими криками, потрясая вилами в воздухе, к вящему ужасу людей. Вообще, они вели себя крайне нескромно. Что ещё я могу добавить? Небо и преисподняя разгуливают по бульварам, в лавках заправляют блаженные наряду с проклятыми. Всё слилось в хаос, крики, улюлюканье, бег, смятение и вонь. Наконец, господь сжалился над этим презренным миром. Он взял Землю, которую когда-то изготовил за одно утро, и засунул её в мешок. Первое мгновение (слава богу, только мгновение, не дольше) было просто ужасно. Воздух стал твёрдым, как камень — или даже ещё твёрже. Он разрушил все дома в городе, и они уткнулись друг в друга, как пьяницы. Горы поднимали и опускали широкие спины, деревья летали в пространстве, как чудовищные птицы, а само пространство в конце концов растеклось неопределимой желтоватой холодной массой, у которой не было ни начала, ни конца, ни измерения, ни чего-то ещё, оно стало просто Ничем. А писать ни о чём нам представляется невозможным. Даже сам господь бог испарился из скорби о собственной жажде разрушения, так что этому Ничему не осталось даже характера, способного определить или придать окраску. -

Служанка (I). У богатой дамы была служанка, которой полагалось следить за ребёнком. Ребёнок был нежный, как лунный свет, чистый, как свежевыпавший снег и пригожий, как солнце. Служанка любила его, как луну, солнце, почти как самого господа бога. Но однажды ребёнок потерялся — никто не знал, как, — и тогда служанка стала его искать, и искала по всему свету, во всех городах и странах, даже в Персии. Однажды ночью там, в Персии, служанке попалась на пути высокая мрачная башня, которая возвышалась рядом с широкой бурной рекой. На самом верху башни горел красный свет, и верная служанка спросила у этого света: Не подскажешь, где мой ребёнок? Он потерялся, я ищу его уже десять лет! — Так ищи же ещё десять лет, ответил свет и потух. И служанка искала ребёнка ещё десять лет во всех местностях и окрестностях, даже во Франции. Во Франции есть большой великолепный город под названием Париж, и вот туда-то она и пришла. Однажды вечером она стояла у ограды прекрасного сада и плакала, потому что всё ещё никак не могла найти ребёнка. Она вытащила красный платок, чтобы утереть слёзы. Тут дверь в сад отворилась, и навстречу вышел ребёнок. Не успела она его увидеть, как сразу умерла от счастья. Почему она умерла? Какой тогда во всём этом смысл? Так или иначе, она к тому времени уже состарилась и потому не вынесла такого потрясения. А ребёнок теперь — гранд-дама, красавица. Если ты её встретишь, передай ей от меня привет.

Тыквоголовый человек. Жил однажды человек, у которого вместо головы на плечах была пустая тыква. С такой головой далеко не пойдёшь. А он всё равно хотел пробиться в первый ряд! Хорош фрукт! Вместо языка у него висел изо рта дубовый листик, а зубы были просто вырезаны ножом. Вместо глазниц — две круглые дырки. В дырках горели два свечных огарка: глаза. Такими глазами много не увидишь. А он, хвастун, всё равно утверждал, что у него глаза лучше некуда! На голове красовался цилиндр, который он снимал, когда с кем-нибудь разговаривал, такой уж он был вежливый. Однажды этот человек пошёл погулять. Но ветер дул так сильно, что глаза потухли. Он хотел было зажечь их снова, но не нашёл спичек. Он стал плакать своими свечными огарками, потому что не мог найти дорогу домой. Так он сидел, обхватив голову-тыкву обеими руками, и хотел умереть. Но так просто умереть у него не получилось. Сначала прилетел майский жук и съел дубовый листик, торчавший у него изо рта. Потом прилетела птица и выклевала дырку в тыквенном черепе. Потом пришёл ребёнок и отобрал у него оба свечных огарка. Только после этого он смог умереть. Жук ещё грызёт листик, птица ещё клюёт тыкву, а ребёнок ещё играет со свечками.

Клейст квартировал и столовался в крестьянском доме неподалёку от Туна, на острове в волнах реки Ааре [23] Генрих фон Клейст провёл несколько месяцев на острове неподалёку от Туна в 1802 г. В работе над рассказом Вальзер использовал сохранившиеся письма Клейста к сестре, относящиеся к этому времени. Сам Вальзер жил в Туне весной 1899 г. . Разумеется, теперь, более чем век спустя, сложно утверждать наверняка, но я думаю, что он перешёл через коротенький мостик, каких-нибудь десять метров длиной, и потянул за шнурок колокольчика. На звон кто-то из дома соскользнул ящерицей вниз по лестнице посмотреть, кто там. «Здесь сдают комнату?» Одним словом, Клейст с удобством разместился в трёх комнатах, которые ему уступили по удивительно низкой цене. «Хозяйством заправляет хорошенькая бернская девчушка». Три вещи маячат перед его мысленным взором: чудесное стихотворение, дитя, подвиг. Кстати сказать, он немного болен. «Чёрт знает, что со мной. Что ж это я? Здесь так мило».