Зинаида Гиппиус - Чего не было и что было

«Путь» дает яркую картину этой борьбы, или, говоря мягче, этих острых споров.

Крайне резок — Бердяев. Он восстает на «официальных людей церкви, профессионалов религии», которые «говорят нам, что дело личного спасения есть единое на потребу… Зачем знание, зачем наука и искусство… зачем правда общественная…?». Идя дальше, он доказывает, почему такое православие (т. е. реальное, современное), отрицающее «мир и все дела его» вплоть до государства, — на практике признает, и не может не признавать одну из его форм, — «православную монархию» (самодержавие).

«Нельзя долее терпеть, чтобы церковь оставалась бездвиж-ной и по существу оторванной от мира», — говорит Бердяев и приходит к необходимости «создания нового церковного организма».

Столь же пряма и отповедь еп. Вениамина. Бердяевскую постановку вопроса он называет «нехристианской и греховной».

Его утверждения как раз обратны: «На первом месте всегда — «я», мои интересы, мое спасенье…» «я сам, моя душа, идея святого эгоизма. А на втором — моя семья, жена, дети, близкие…» (но не «общественность»). «Единственный правильный путь… в преследовании единственной цели — личного спасения…».

Спор, казалось бы, очень серьезный: не утверждает ли высокочтимый иерарх «святость» того, что сын церкви назвал «отвратительным»? По отчету Зандера не видно, как реагировала на столкновение «молодая» аудитория, и реагировала ли вообще; но мы знаем, что пр. Булгаков поспешил выступить с примирительной речью: все, мол, хорошо в свое время; хорошо личное спасенье, хороша и деятельность… А православная церковь всех собою объединяет…

Да, всех; не потому ли так безгранична и «свобода» для находящихся в ее лоне? Ведь это, главным образом, свобода — «богословствования». Пр. Булгаков подчеркнул, что не в примере католичеству и протестантству, «мы имеем в Православии не столько богословие, сколько богословствование», т. е. разговорный процесс, ничего по существу не меняющий, следовательно, вполне безопасный.

С этой точки зрения пр. Булгаков, вероятно, взглянул и на аржеронское столкновение. Нельзя сказать, чтобы он не имел к тому оснований. Острый спор, который «Путь» еще заостряет, действительно, похож на… безобидное, отвлеченное «богословствование».

Что же случилось? Когда и почему превратился в тему для словесных упражнений вопрос такой важности? В 1901 г., чуть ли не на первом религиозно-философском собрании, один видный православный деятель сказал, что от решения этого вопроса зависит столько же судьба русской церкви, сколько судьба русской интеллигенции: пути той и другой были парал-лельными, и очень могут остаться параллельными.

Не будем себя обманывать: они такими и остаются. Сдвиг в Русской интеллигенции, — я говорю о «вдвиге» большой ее ча-В Церковь, — произошел; но благодаря ли каким-нибудь

изменениям в «церковном организме»? Не благодаря ли, главным образом, силе реальных событий, исключительных исторических потрясений? Тут нет никакого начала «оцерковления» или «оправославления» мира, о котором мечтает Бердяев и которое предполагало бы не только движение «мира» к церкви, но и церкви к «миру». А этого не было, что пр. Булгаков с необыкновенной точностью нам подтверждает: «О каком движении может идти речь?.. Конечно, о движении к Церкви… [12] Везде курсив автора. Движение предполагает как цель нечто неподвижное (sic!) и безусловное, и таковое есть Церковь…». Мы очень благодарны за эту точность в устах одного из «путейцев», очевидно, не вполне примыкающего к бердяевскому «левому» толку.

Но, может быть, начало «оцерковления мира» есть в этих возникающих повсюду «кружках», «студенческих братствах», в современном влечении к церкви нашей зарубежной молодежи? Каково ее отношение к вопросу «о церкви и мире», волнующему рел. — философскую мысль? Может быть, споры и дебаты, хотя бы в виде «богословствования», важны и нужны — для нее?

Если бы «путейцы» взглянули реально на сегодняшнюю нашу, реальную молодежь, они бы тотчас убедились, что к данному вопросу она не имеет никакого отношения, богословских споров даже не слышит, а к церкви подходит своим особым путем.

Что такое эта молодежь? Прежде всего, она моложе себя лет на 7–8. Сегодняшнему 24-летнему не 16 ли лет? Разве стоит за ним какая-нибудь реальность культурной и умственной жизни? За ним стоит другая, страшная, реальность. Вот слова из письма одного такого «молодого»: «…обстановка не позволяла. В 16 лет я был уже добровольцем — после расстрела большевиками отца и брата. Затем: скитания с армией, лагеря, беспросветное беженство; единственное светлое пятно — воспоминания: гимназия, да еще большая отцовская библиотека.

Так прошли-промелькнули 7 «лучших» лет жизни. Теперь — едва прихожу в себя…».

Вот эта молодежь и тянется — из отупляющего безумия войн, из оторванности и оброшенности — к храму православному, к церкви… Храм — не церковь ли уже для них? А православная церковь — не узел ли многого и многого? Но кусочек ли она России? И это не война. Это не «политика». И не та «жизнь», которую они одну, — отвратительную! — и знают.

Как люди «религиозно-философской мысли» не видят этой полумладенческой (немножко страшной) простоты? Неужели Бердяев думает, что кого-нибудь интересует, кончился ли здесь «Константиновский период», и как православие — «истинное»? Да большинству и в голову еще ни разу не приходил вопрос: что такое православие. Православие — значит православная церковь. Вот и все. Такая, какой она была и сейчас есть (не изменилась же с тех пор, как Бердяев сказал «нельзя терпеть долее»?). Церковь реальная — вполне отвечает сегодняшним конкретным потребностям сегодняшней молодежи, до бессознательной подробности мистики (это тоже душевная потребность, и очень конкретная). Молодежь влечется, «прислоняется» к церкви (по удачному выражению Булгакова) и, роднясь с ней реально, — воспринимает всю ее данную реальность, ее «религиозную систему жизни».

Вот, хотя бы, такой факт: церковная молодежь, поскольку она не клонится к монашеству или не остается в обывательщине, — непременно правая. Это естественно вытекает из современной церковной «системы жизни», при которой, по Бердяеву, «ничто не нужно», но которая «сама возможна лишь при существовании православной монархии». И, на практике, молодежь оказывается «прислоненной» к «церковным» людям По всей линии, вплоть до «политиков», чей лозунг: за Царя… и Церковь, его помощницу.

Бердяеву этот факт (такой простой — и такой страшный!), Вероятно, не понравился бы, если бы он его увидел. Но и в этом случае бороться с ним он бы не мог. Как бороться с реальностью — воздушной рапирой, словами, которых даже не слышат ощутившие подлинную силу церкви?