Зинаида Гиппиус - Чего не было и что было

В этом явлении (которое я прошу не слишком обобщать) виноваты старики с их безнадежной общностью и затвердевшим частоколом «идей». Субъективизм — лишь естественная реакция.

И, пожалуй, она имела свой смысл. Ведь вот где-то тут же, около субъективистов, создаются и новые круги молодых, где Уже заметен переход от субъективизма к индивидуализму. ^To — оздоровление, ибо субъективизм — тупик, а от индиви-Дуализма широкая дорога, можно идти далеко, лишь бы сил и Дарования хватило.

Но первые побеги хрупки. Хрупки и наши неоиндивидуалисты. Они еще таскают за собою старый кокон и чуть что — в него прячутся.

Мне пришлось соскользнуть к литературе, не коснувшись еще многих других серьезных течений жизни. Это сделают другие. Я же закончу общим взглядом на наше художественное слово.

Этому слову как будто (подчеркиваю — «как будто») свобода уже в полноте дана. Не только здесь: и советский человек с наганом уверяет, что для чистейшего искусства его наган безопасен. Разве лишь потребуется в эту чистоту капельку ленинизма пустить. А какая свободища там для художественного слова, «оскорбляющего общественную нравственность»! (Положим, она упразднена, некого оскорблять.)

Все эти «свободы» как раз и показывают нам с потрясающей ясностью, что химически чистого искусства нет. Именно сегодня показывают, на примере сегодняшней реальности. Не только его нет, но оно даже невообразимо. И его свобода — такая же фикция, как оно само. Художественное творчество, словесное по преимуществу, находится в нерасторгаемой связи со всей сложностью данного исторического момента, и даже так, что чем теснее связь, тем выше творчество. Все решительно условия общей жизни на него влияют, до мельчайшей реальности: это уже не метафизика, а физика. Мы знаем, как влияют на духовный рост и творчество политигеские условия в России. Довольно непосредственно, не правда ли? Наши условия в изгнании, тоже связанные с «политикой» (или нет?), не могут оставаться без влияния. Эти условия одни для всех эмигрантов: художников, политиков, общественников, ученых… У всех — оторванность от земли, народа, языка, чувство безрод-ности… вплоть до тягот материальных. И всем дана атмосфера свободы.

Но как, скажут, «творить» в подобных условиях? Творить? А как делать политику? Как писать в газетах? Как работать? Как учиться? Или никак, анабиоз, или, поняв смысл изгнания, делать свое здешнее дело, но делать его как общее. Если эмиграции задана задача выучиться свободе, так значит, и художникам она задана. И нечего воображать, что обойдешься какой-то фиктивной свободой фиктивного, химически чистого искусства.

Эмигрантская литература не существует, поскольку в ней внутренне не отражается ни политическая русская катастрофа, ни опыт изгнания. И мы ничего не узнаем о духовной жизни эмиграции по тем писателям, старым или молодым равно, которые «дописывают», «пописывают», «расписывают», «записывают» или «переписывают».

Меня бы далеко завлек разбор двух линий, т. е. разделение писателей на творящих одиночками, вне времени и пространства, и на создающих или пытающихся создать именно сегодняшнее. О, не злободневное, не публицистику, неужели поймут меня так грубо! — но то «сегодня», которое не в безвоздушном пространстве является, а из земли — пусть чужой! — растет и на завтра еще пригодится!

Этот разбор сделают другие. Я даю лишь метод исследования духовной жизни эмиграции в области искусства. Это все тот же метод: ведь я исхожу из предпосылки общности эмиграции. Одна и та же причина ее создала. В одни и те же условия поставила. Можно ли не видеть, можно ли не понимать, что и задачи у нее общие?

Весь вопрос в том, как она свои задачи исполняет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Слово предоставляется 3. Н. Гиппиус.

3. Н. ГИППИУС. Прежде, чем я прочту тезисы моего доклада» краткую сводку уже произнесенных речей и мы приступим к Дальнейшему разговору — я хочу сказать два слова о смерти Михаила Петровича Арцыбашева.

Лично мы с ним встретились только один раз, очень давно, при самом начале его писательской деятельности, гораздо раньше нашумевшего «Санина». Но сейчас я не о Саниных говорю, не в них дело. А в Арцыбашеве, который шесть лет прожил под большевиками и затем, четыре последующих года — в Варшаве.

Этого Арцыбашева, эту его жизнь — я знаю. Она предельно проста, как прямая линия, и своей именно простотой — необыкновенна.

Человек. Любил родину просто: как любят мать. Ненавидел ее истязателей. Боролся с ними лицом к лицу, ни пяди не уступая, не отходя от материнской постели. Шесть лет. Потом был физически выкинут вон. Остался у дверей. И продолжал то же. Та же прямая линия. Он совершенно просто отдал своей любви все, что имел. Ведь не в том дело чтобы дать много или мало, — да и кто судьи? — а в том, чтобы отдать все. Все, что имеешь, все, что у тебя есть, ничего не пожалеть, даже самой жизни своей.

Арцыбашев-человек так и сделал.

За Россию он боролся по всему своему уменью, по всему своему разуменью, всего себя, каким был, на эту борьбу положил, с естественностью ничего себе не оставив, для себя не сохранив. Не думал ни о каком «геройстве», как не думает солдат на фронте, в огне… — да и геройство ли это? А если это лишь геловегеское? Тем страшнее, что человеческое, просто человеческое, кажется нам — необыкновенным.

Как солдат на фронте умирает просто — так же просто, в чистой рубашке, умер и Арцыбашев, отдав все свое, вплоть до жизни, — своей единой любви.

Я не предлагаю того, что в подобных случаях обычно предлагается: «почтить память усопшего вставанием». Но я прошу — ради тех, которые здесь, может быть, понимают, что такое Человек, Любовь, Смерть, — я прошу нескольких секунд полного молчания. Тридцать секунд, по часам, — не больше…

Прошлый вечер еще раз показал мне, как сомнительно словесное сообщение между людьми.

Весь мой доклад состоит из вопросов. Вот они:

1. Не пора ли произвести исследование духовной жизни эмиграции, духовного ее состояния?

2. Можно или нельзя ограничить это исследование лишь одной из многочисленных областей духовной жизни: искусством, политикой, религиозными и культурными вопросами, философией, наукой и т. д.?

3. Если нельзя, то не требует ли исследование коллективной работы, каждого в своей специальной области, но с предпосылкой координации этих областей?

4. Фактическая разобщенность всех областей духовной жизни есть ли явление желательное или нежелательное?

5. Нужно ли, наконец, и можно ли заниматься духовной жизнью эмиграции, если не утверждать ее некую общность и общие, ей предлежащие, задачи?