Итало Звево - Дряхлость

— Но не в этом доме, — сказала Анджолина, сразу покраснев от гнева. — Как ты можешь такое представить. Не хочу подвергать себя опасности быть убитой собственным отцом.

Эмилио заверил, что позаботится о том, чтобы найти место для следующей встречи, и он известит её завтра об этом запиской.

Обладание? Правда? Очевидно, что та же бесстыдная ложь нашла своё продолжение, и Эмилио не видел никакой возможности от неё освободиться. При последнем поцелуе Анджолина попросила Эмилио хранить всё в тайне. Она заботилась о своей репутации.

Но с Балли Эмилио сразу стал несдержан, в первый же вечер. Эмилио обо всём рассказал с тем, чтобы отреагировать на враньё Анджолины, и не придал значения её рекомендациям. Но затем Эмилио почувствовал большое удовлетворение от того, что может рассказать, как обладал такой женщиной.

Это удовлетворение было интенсивным, важным, оно помогло развеять тучи над головой.

Балли принялся слушать Эмилио с видом врача, который хочет установить диагноз:

— Мне кажется, что можно быть уверенным в том, что ты выздоровел.

Но тогда Эмилио почувствовал необходимость довериться другу полностью и рассказал о негодовании, которое вызывало в нём поведение Анджолины, которая стремилась заставить его верить, что она была отдана Вольпини, чтобы принадлежать ему. Внезапно слова Эмилио стали слишком резкими:

— Она до сих пор хочет меня одурачить. Боль, которую я ощущаю от того, что она не меняется, так сильна, что даже лишает меня желания видеться с ней.

Балли понял его и сказал:

— Но и ты не меняешься. Из твоих слов ясно, что ты совсем уж не так безразличен к ней.

Эмилио с жаром запротестовал, но Балли не позволил себя переубедить:

— Ты поступил неправильно. Достаточно неправильно для того, чтобы снова вернуться к ней.

Ночью Эмилио смог удостовериться, что Балли прав. Это негодование, бессильный гнев требовали отдушины и не давали ему уснуть. Эмилио больше не мог вводить себя в заблуждение, что это негодование честного человека, оскорблённого непристойностью. Эмилио слишком хорошо знал это состояние души. Он в него снова впал, и оно было тем же, что и во время происшествия с продавцом зонтов, и до обладания. Молодость возвращалась! Эмилио больше не желал убить, но ему казалось, что он уничтожен стыдом и болью.

К старой боли прибавились угрызения совести, что он вновь связан с этой женщиной. И страх, что она ещё больше скомпрометирует его жизнь. На самом деле, как ещё можно было объяснить то упорство, с которым Анджолина взваливала на него вину за её отношения с Вольпини, как не желанием обвинить Эмилио, скомпрометировать его, высосать последнюю кровь, что ещё текла в его венах? Эмилио был навсегда связан с Анджолиной странной аномалией его собственного сердца, чувствами (лёжа один в постели, Эмилио вновь ощутил прилив желания) и тем же негодованием, которое он связывал с ненавистью.

Негодование Эмилио являлось матерью его же самых сладких снов. К утру его глубокое расстройство смягчилось сокрушённостью по поводу своей собственной судьбы. Он не уснул, но впал в состояние, сходное с подавленностью, которое лишило его контроля над временем и пространством. Эмилио казалось, что он серьёзно болен и что Анджолина пришла его лечить. Она была скромной и серьёзной, нежной и бескорыстной, как хорошая медсестра. Он ощущал, как Анджолина движется по комнате, и каждый раз, приближаясь, она приносила с собой облегчение, трогала прохладной рукой его горячий лоб или целовала лёгкими поцелуями, которых он почти не ощущал, его глаза и лоб. Анджолина умела так целовать? Эмилио тяжело перевернулся в постели и пришёл в себя. Осуществление этого сна стало бы настоящим обладанием. А он ещё несколько часов назад считал, что уже никогда не будет мечтать. О, молодость возвращалась. Она могущественно бежала по его венам, как никогда прежде, и уничтожала все решения, что дряхлый ум сделал раньше.

Рано утром Эмилио поднялся и ушёл. Он не мог ждать, ему хотелось снова увидеть Анджолину, и как можно скорее. Эмилио перешёл на бег от нетерпеливого желания снова обнять её, но он не собирался слишком много говорить. Эмилио не хотел унижаться до разглагольствований, которые исказили бы их отношения. Обладание не давало правды, но не приукрашенное снами и даже словами, оно было той самой чистой и животной правдой.

Но, напротив, с удивительным упрямством Анджолина не хотела всё это знать. Она уже оделась и собиралась уходить. И потом, она же ему сказала, что не собиралась бесчестить собственный дом.

Эмилио тем временем сделал наблюдение, в соответствии с которым он должен был поменять свои намерения. Он догадался, что Анджолина с любопытством изучала, уменьшится или увеличится в нём любовь после обладания. Она выдала себя с трогательной наивностью; должно быть, у неё был опыт знакомства с мужчинами, которые испытывали отвращение к покорённой женщине. Эмилио не составило труда доказать Анджолине, что он не из таких. Смирившись с воздержанием, которое она ему навязала, Эмилио удовлетворился теми поцелуями, с которыми уже так долго жил. Но вскоре одних поцелуев стало недостаточно, и Эмилио принялся шептать Анджолине на ушко те сладкие слова, что он выучил в течение своей долгой любви:

— Анже! Анже!

Баяли дал ему адрес дома, где сдавались в аренду комнаты. Эмилио рассказал Анджолине об этом. Долго, чтобы не наделать ошибок, он по просьбе Анджолины стал описывать этот дом и положение комнат, что немало смущало Эмилио, который там никогда не был. Он слишком много целовал для того, чтобы делать наблюдения, и, оказавшись в одиночестве на этой улице, понял, к своему большому удивлению, что только теперь знает, куда надо идти, чтобы найти эту комнату.

Эмилио сразу зашёл в дом. Хозяйку комнат звали Параччи, она представляла из себя гнусавую старушку, одетую в грязную одежду, под которой угадывались пышные формы груди — остаток молодости посреди дряблой старости. Голова её была покрыта не очень густыми волосами, под которыми виднелась пористая и красная кожа. Она приняла Эмилио очень любезно и вскоре сказала, что сдаёт комнаты только тем людям, которых очень хорошо знает, следовательно, ему сдаст.

Эмилио захотел посмотреть комнату, и, сопровождаемый старухой, он вошёл в неё через дверь над ступеньками. Старуха сказала, что другая дверь всегда закрыта, а ведёт она в конец квартала. Комната оказалась даже слишком меблированной, её загромождала огромная чистая кровать и два больших шкафа, посередине стоял стол. Также в комнате был диван и четыре стула. Ни для чего другого места уже просто не было.

Вдова Параччи принялась разглядывать Эмилио, воткнув руки в большие выступающие бока. Она улыбалась — грубая гримаса, демонстрирующая беззубый рот. Синьора Параччи ждала от Эмилио слова одобрения. Действительно, комнату даже пытались приукрасить. У изголовья кровати был воткнут китайский зонтик, а на стенах, даже здесь, висели разные фотографии.