Итало Звево - Дряхлость

И всё же ему это удалось лучше, чем она это себе представляла, и отсюда брала начало её неумеренная весёлость. Анджолину скручивало от смеха. Она была очень красива с этой своей необычайной краснотою щёк и блеском глаз. Эмилио поцеловал её в широко открытый рот, в красные дёсны, а она позволила ему это, пассивная, как будто всё это происходило не с ней. Анджолина продолжила рассказывать скомканными фразами, что не только старик, но и вся семья попыталась сделать так, чтобы она потеряла голову, но это им совсем не удалось. Эмилио попытался привести её в чувство, заговорив о Вольпини.

— Оставь меня в покое со всем этим делом! — закричала Анджолина и, увидев, что Эмилио настаивает, не отвечая ничего, поцеловала его и обняла, как это делал до сего момента он сам.

Она стала целовать Эмилио в губы и шею, такая агрессивная, какой никогда ещё не была. Они оказались на кровати. У Анджолины при этом всё ещё оставалась шляпка на голове и верхняя одежда на теле. Дверь была открыта, и звуки их борьбы наверняка доходили до кухни, где находились отец, мать и сестра Анджолины.

Да, они, в самом деле, напоили Анджолину. Этот дом семьи Делуиджи был каким-то странным. Эмилио ушёл, не держа никакого зла на Анджолину, так как его удовлетворение в этот вечер было совершенным.

На следующий день они встретились в полдень, оба в отличном настроении. Анджолина заверила, что её мать ни о чём не догадалась. Чатем Анджолина сказала, что сожалеет о том, что Эмилио застал её в таком состоянии. Но её вины здесь не было:

— Этот проклятый старик Делуиджи!

Эмилио успокоил Анджолину, заверив, что он хотел бы видеть её пьяной каждый день. Затем они составили письмо Вольпини с аккуратностью, на которую, казалось, не могли быть способны в том расположении духа, в котором пребывали.

Анджолина лучше толковала письмо Вольпини. Ответ же полностью написал Эмилио, будучи литературным экспертом.

Анджолина хотела бы, чтобы письмо получилось дерзким, она хотела излить в нём негодование честной девушки, которая несправедливо обвинялась.

— Даже так, — заметила Анджолина с благородной злобой, — если бы Вольпини был здесь, я бы просто отвесила ему пощёчину, ни в чём не оправдываясь. Тогда бы он сразу понял, что неправ.

Замечание было хорошим, но Эмилио хотел поступить более осторожно. Очень наивно и исключая то, что Анджолина может обидеться, он рассказал ей, что для того, чтобы с большей лёгкостью решить задачу, он спросил себя: как вела бы себя на месте Анджолины честная девушка? Эмилио не стал говорить, что конкретизировал честную девушку в Амалии и, таким образом, спрашивал себя, как поступила бы его сестра, если бы ей надо было ответить на письмо Вольпини. Эмилио рассказал Анджолине о результатах своих размышлений. Честная девушка, прежде всего, испытала бы большое., огромное удивление, потом она стала бы сомневаться, не произошло ли недоразумение, и, в конце концов, честная девушка ужаснулась бы, что её возлюбленный хочет освободиться от взятых на себя обязательств. Анджолина была очарована этим психологическим процессом, и Эмилио сразу же принялся за работу.

Анджолина сидела рядом с ним очень тихо. Эмилио работал для неё, и, опёршись рукой о его колено, Анджолина приблизила свою голову вплотную к его голове для того, чтобы читать сразу же то, что он мало-помалу писал. Анджолина старалась дать Эмилио почувствовать своё присутствие, не мешая ему. Эта близость Анджолины к Эмилио придавала письму оттенок неподготовленности и — если бы оно не было предназначено для такого человека, как Вольпини — то также лишало бы письмо и эффективности, так как в нём было меньше чувства собственного достоинства, которое Эмилио также хотел учесть при написании. Поэтому он передал в нескольких фразах что-то от Анджолины. Ему пришли на ум несколько грубых словечек, и Эмилио позволил им воплотиться на бумаге, чувствуя восторг Анджолины и то, как она смотрит на него с тем же восхищённым выражением, с каким смотрела и на Балли в его студии несколько дней назад.

Затем, не перечитывая письмо, Анджолина принялась переписывать его своей рукой и была очень довольна тем, что может поставить под ним свою подпись. Она казалась намного более разумной, когда ей было показано, как надо себя вести. Переписывая письмо, Анджолина совсем не думала о его содержании, потому что само написание отнимало у неё слишком много внимания.

Посмотрев на запечатанный конверт, Анджолина внезапно спросила, не говорил ли больше Балли о бал-маскараде, на который обещал её сводить. В Эмилио не проснулся дремавший в нём моралист, но он попытался отговорить Анджолину идти на этот бал из-за того, что Вольпини может об этом узнать. Однако она ответила вполне определённо:

— А вот теперь я пойду на бал. До сих пор из-за уважения к этому мерзавцу я туда не ходила, а теперь пойду! Лишь бы он не узнал.

Эмилио настоял, что должен увидеть её в этот вечер. После обеда Анджолина должна была позировать для Балли, затем ей надо сбегать к синьоре Делуиджи, поэтому они смогут увидеться только поздно вечером. Анджолина согласилась на это свидание, поняв, что — как она сказала — в этот момент не может ему отказать ни в чём. Она лишь сказала, что не пойдёт с ним в дом Параччи, так как ей нельзя слишком сильно задерживаться и надо прийти домой пораньше. Как в лучшие времена их любви, они могли бы пойти вместе на площадь Святого Андреа, а затем Эмилио проводил бы её домой. Анджолина ещё не отошла от прошедшего дня, когда выпила слишком много вина, и нуждалась в отдыхе. Эмилио был совсем не против такого предложения. Наслаждение сентиментальными воспоминаниями прошлого оставалось одной из важнейших черт его характера. В этот вечер он бы вновь посмотрел на цвет моря и неба и на цвет волос Анджолины.

Прежде, чем расстаться, Анджолина попросила Эмилио опустить письмо для Вольпини в почтовый ящик. Так Брентани оказался посреди улицы с этим письмом в руке — символом самого низкого поступка в его жизни, но в котором он начал каяться только тогда, когда Анджолины больше рядом не было.

Эмилио уже вошёл в кухню своего дома и остановился в нерешительности со шляпой в руке. Он раздумывал, не сбежать ли прямо сейчас от пребывания лицом к лицу с молчаливой сестрой. В этот момент Эмилио услышал со стороны комнаты Амалии два-три неразборчивых слова, а затем и целую фразу:

— Убирайся, мерзкая тварь.

Эмилио вздрогнул! Голос Амалии сильно изменился от усталости или волнения, и изменился так, что напоминал вырывавшийся из горла крик. Теперь она спала и разговаривала во сне днём?

Эмилио открыл дверь, стараясь не делать шума, и перед ним предстала картина, воспоминания о которой будут мучить его до конца жизни. Стоило ему впоследствии вспомнить какую-либо деталь этой сцены, как она восстанавливалась в его памяти полностью, вызывая страх и ужас. Какие-то крестьяне проходили в этот момент по соседней улице, распевая песни, и от их монотонного пения впоследствии на глазах Эмилио сразу выступали слёзы. Все звуки, что доходили до него, были монотонны, без чувств и эмоций. В соседней квартире какой-то неумелый дилетант играл на фортепьяно вульгарный вальс, выдавая одну за другой фальшивые ноты. В таком виде этот вальс, что Эмилио впоследствии слышал не раз, напоминал ему похоронный марш. Только что минул полдень, и из окон в глаза Эмилио бил ослепляющий свет. И всё же воспоминания об этом моменте всегда были связаны для Эмилио с ощущением мрака и душераздирающего холода.