Оливия Уэдсли - Ты и я

— Тото, Бога ради, не плачь.

У него вдруг явилось безумное желание сказать:

"Поедем со мной" — и, будто угадав его мысли, Тото зашептала:

— Возьми меня с собой! О, возьми меня с собой! — Громко прозвучал колокол.

— Мне надо бежать, радость моя, — заторопился Ник. — Не отпускай меня со слезами. — Улыбнись своей милой улыбочкой. Прощай, крошка моя, достань же лекарство.

— Адрес, твой адрес!.. — крикнула Тото, но он уже скрылся в дверях вокзала.

Такси затрясся в холодной ночи, свинцовая тяжесть легла на душу Тото. Она дала шоферу баснословную сумму, обещанную Ником, и устало взобралась по лестнице: лифт испортился — это переполнило чашу.

В холле было темно; в квартирке царило глубокое молчание.

Она двигалась бесшумно; если Скуик устала, она не станет будить ее, хоть ей и нужно утешение.

Но из-за двери в кухню, чуть приоткрытой, пробивался свет.

Скуик сидела спиной к дверям, в качалке; Тото сразу заметила, что огонь потух, и сказала, стараясь казаться веселой:

— Скуик, дорогая, зачем же ты упустила огонь, это нехорошо, это…

Она замолчала. Какая-то страшная тишина царила в маленькой душной комнате с ее арсеналом пестро расцвеченной глиняной и фаянсовой посуды и крытым клеенкой столом, над которым Тото так часто подтрунивала.

Она подошла к качалке. Скуик сидела спокойно, понуря голову и опустив руку, в которой она держала английскую газету "Таймс". Тото вспомнила, что Ник принес ее, сказал, что сам не успел прочесть, но захватил на случай, если Скуик или Тото захотят прочитать.

— Скуик, дорогая, — громким шепотом позвала Тото, — Скуик… — Она опустилась на колени и с безумной мольбой заглянула в доброе, склоненное лицо. — Скуик… прошу тебя… прошу тебя…

Голос ее оборвался, не вставая с колен, она нагнулась вперед; голова ее слегка дергалась, дыхание вырывалось с трудом.

Медленно-медленно поднялась она с колен. Обвела невидящими глазами комнату, сделала несколько шагов, пошатнулась и вдруг, спотыкаясь, задыхаясь, рыдая, выбежала из комнаты, бросилась по коридору к дверям, распахнула их и стала не переставая кричать: "Фари! Фари!.."

Фари еще не спала; она появилась на пороге своей комнаты в веселом изумрудно-пунцовом кимоно, с такими же пунцовыми губами. Тото подбежала и ухватилась за нее. Говорить она не могла.

— Иду, иду, — мягко сказала Фари. — Успокойся, малютка, Фари идет.

Возможно, она догадалась; во всяком случае, она поняла, как только вошла в кухню. Она усадила Тото в кресло.

— Посидите здесь и не оборачивайтесь минутку, — сказала она.

Немного погодя она подошла к Тото.

— Она умерла, голубка. Умерла, верно, так спокойно, как только можно желать. Вот что надо сделать. Пройдите ко мне и позвоните доктору Уэббу; я побуду здесь. И не торопитесь возвращаться. Там у меня горит еще огонь — я собиралась пить кофе, уже налила себе чашечку, выпейте ее за меня. Номер телефона Уэбба — Пратер, 014. Звоните, пока не — дозвонитесь.

Тото вернулась с лицом почти ничего не выражающим. Она ходила за Фари по пятам, куда бы та ни направилась. Скуик положили в спальной. Она лежала такая спокойная, будто спала здоровым, нормальным сном.

Адриан Уэбб сначала держал себя как профессионал, потом размяк. Обнял Тото.

— Тото, послушайте, не надо так расстраиваться. Я не хотел говорить вам, но фрау Майер, бедняжка, не могла уже поправиться, жила бы инвалидом. А смерть была легкая, без всяких мучений, это я знаю наверное. Разве вас это не радует?

— Да, — беззвучно ответила Тото. — О да!

Газета, которую Скуик держала в руках, лежала в кухне на столе.

Адриан Уэбб сказал беспечно:

— Интересно знать, не прочла ли фрау Майер что-нибудь такое, что разволновало ее?

Он машинально, как это обычно делается, отыскал список умерших и, не подумав, стал громко читать; одно имя тотчас привлекло его внимание: "Теренций Гревилль… Это не родственник?.." — и остановился, проклиная самого себя, взбешенный собственной несообразительностью.

Тото взяла из его рук газету и прочла. Подняла глаза на Уэбба.

— Это Карди… это дэдди… — запинаясь, проговорила она. — Это Карди… Как вы не понимаете!.. — Голос ее замер, она сделала над собой усилие и уже совсем неразборчиво произнесла:

— Черно… холодно… Карди… — И упала на руки Адриана Уэбба.

Молодость страдает адски, спускается в бездонные бездны мук, но — на то она и молодость — в конце концов, одним смелым взлетом возвращается к жизни, к свету.

Скуик похоронили. Тото об этом и не знала; она лежала у Фари на кровати, совсем разбитая, и молча смотрела прямо перед собой широко раскрытыми глазами.

На шестой день она в первый раз заговорила с Фари. Неожиданно сказала уже под вечер:

— Мы с Карди долго-долго беседовали. Я не сошла с ума, я не брежу, это правда, — мы говорили с ним. Я видела его в моем любимом синем костюме, со старым синим галстуком. Нам казалось, будто мы никогда не расставались, будто вовсе не было Вероны.

Уэбб перепугался больше чем следовало и напугал Фари, которая сама едва держалась на ногах, измученная бессонными ночами.

Фари знала об отношениях Тото и Темпеста, писала в посольство и получила учтивый, но неопределенный ответ. Наконец, ей удалось достать через Рейна его римский адрес. Она тотчас телеграфировала и в тревоге ждала ответа. Ответа не последовало, и бедная Фари взяла еще один фунт взаймы у Рейна.

Она ни за что не оставила бы Тото, но Тото нужны были такие дорогие вещи! Уже кончалась Брандовская эссенция — баснословно дорогой в то время в Вене продукт.

Фари жила одним луком и черным хлебом и сильно худела. Спасение пришло в виде телеграфного перевода Карди; деньги уже некоторое время лежали в посольстве, и Адриан Уэбб случайно узнал об этом.

Он с трудом уговорил осторожного секретаря выдать ему деньги для Тото и принес пятьдесят фунтов. Карди перевел двести, но ревностный служака нашел более благоразумным разбить выдачу доверенной ему суммы на несколько месяцев.

Наконец пришло и письмо от Ника из Англии. Пылкое, любовное письмо, полное обожания, нежности, надежды; все шло прекрасно. В Риме он был принят папой, который отнесся к его просьбе очень благосклонно; на Алтею это сильно повлияло.

За письмом следовала телеграмма, пришедшая с опозданием:

"Только что узнал о твоей утрате, голубка; разделяю твое горе, люблю. Адрес: Париж, авеню Ставрополь".

Тото сидела у окна. Морозы наконец кончились; весна робко вступала в свои права.

Тото поднялась, очень высокая, но такая худенькая и бледная, что жалко было на нее смотреть. В первый раз глаза ее чуть оживились.

— Фари, — сказала она, — я еду в Париж, я должна ехать.

— Что же, оставаться здесь вам, само собой, не приходится, — согласилась практичная Фари. — Скучновато мне будет без вас, это верно. До чертиков стану скучать. Когда думаете ехать?