Иоганн Гете - Годы учения Вильгельма Мейстера

А уж если девушке выпадет такое счастье, что жених у нее окажется умен и образован, то она получит больше знаний, чем от посещепия любых университетов и чужих стран. Она не только воспримет все, что он преподаст ей, но постарается сама идти все дальше по пути просвещения. Любовь делает возможным многое невозможное, начиная со столь нужной и приличествующей женскому полу покорности; жених не повелевает, как супруг, он только просит, а возлюбленная старается подметить, чем ему угодить, еще раньше, чем он попросит.

Так опыт научил меня многому такому, без чего я не хотела бы обойтись. Я была по-настоящему счастлива, как бывают счастливы в нашем мире, то есть недолгий срок.

Лето прошло в этих мирных радостях. Нарцисс не давал мне ни малейшего повода к обиде, он становился мне чем дальше, тем дороже, я всей душой прилепилась к нему. Оп это знал и умел ценить. А между тем ничтожные с виду мелочи, накапливаясь постепенно, отравляли наши отношения.

Нарцисс обращался со мной, как приличествует жениху, не осмеливаясь домогаться от меня того, что было для нас еще под запретом. Однако в понятии о границах нравственности и благопристойности мы с ним решительно расходились.

Я желала себе покоя и не допускала ни одной вольности, которая не могла бы стать известна всему свету. Он же, привыкший к лакомствам, находил такой режим чрезмерно строгим и тут вечно впадал в противоречие с самим собой, — хвалил мое поведение и старался подорвать мою стойкость.

Мне вспомнились слова старого учителя: «Это может завести далеко», а заодно и то возражение, которое я выставила тогда себе в защиту.

С богом знакомство мое стало несколько теснее. Он подарил мне такого милого жениха, и я была ему признательна за это. Земная любовь словно бы собрала воедино силы моего духа, всколыхнула их, и общение с богом не противоречило ей. Без смущения жаловалась я ему на свои страхи, не замечая, что сама желаю и жажду того, чего страшусь. Я казалась себе очень сильной и не думала молить его: «Не введи меня во искушение!» — считая, что мысленно давно одолела искушение. В таком фальшивог о мишурном блеске собственпол добродетели дерзала я предстать перед богом; он не отвергал меня, при малейшем порыве к нему оставлял умиленный отзвук в моей душе, и этот отзвук побуждал меня все вновь и вновь прибегать к нему.

Без Нарцисса весь мир был для меня мертв, кроме него, ничто меня не прельщало. Даже любовь моя к нарядам имела одну цель — понравиться ему; зная, что он меня не увидит, я и не старалась себя приукрасить. Я охотно танцевала, но в его отсутствие танцы чуть ли не претили мне. К самому блестящему балу, на котором он отсутствовал, я не делала себе обновок и далее не перекраивала старое платье на модный лад. Любой кавалер был мне одинаково хорош, а лучше сказать, одинаково докучен. Я считала, что отлично провела вечер, когда могла составить партию в карты пожилым особам, к чему обычно не имела ни малейшей охоты, и, когда добрый старый приятель позволял себе подшучивать над Этим, я улыбалась, пожалуй, впервые за весь вечер. То же бывало и на прогулках, и на всех возможных светских увеселениях.

Таким образом, я нередко оказывалась одна в обществе, и полное одиночество было мне приятнее всего. Но деятельный мой ум не терпел ни спячки, ни мечтаний; я чувствовала и мыслила и выработала в себе способность беседовать с богом о своих чувствованиях и помыслах. Тем самым в душе моей развились иного рода чувствования, не вступавшие в противоречие с первыми, ибо моя любовь к Нарциссу была согласна с общим планом мироздания и никак не шла вразрез с моими обязанностями. Оба чувства не противоречили друг другу, хоть и были различны до предела. Нарцисс был единственный образ, витавший передо мной, поглотивший всю мою любовь, а второе мое чувство не относилось к определенному образу и было неизъяснимо благодатно. Ныне я утратила его и не могу вновь возродить.

Мой возлюбленный, от которого у меня не было секретов, об этом чувстве не знал ничего. Вскоре я поняла, что он придерживается иных взглядов; он часто давал мне читать сочинения, где против всего, в чем можно усмотреть связь с Незримым, пущено в ход легкое и тяжелое оружие. Раз эти книги давал он, я читала их, но, закончив, не помнила ни слова из прочитанного.

С науками и познаниями дело тоже не обходилось без противоречий; следуя примеру всех мужчин, он насмехался над учеными женщинами и сам же непрерывно старался меня развивать. Он говорил со мной обо всех предметах, за исключением юриспруденции, и постоянно приносил мне писания всякого рода, не уставая вспоминать сомнительную истину, что женщине следует тщательнее таить свои знания, нежели кальвинисту свою веру в католической стране; и в то время, как я естественным образом старалась не показать себя в обществе умнее и образованнее других, он первый не мог удержаться, чтобы не похвастать моим превосходством.

Знаменитый и весьма чтимый в ту пору за свое влияние, за свои таланты и ум светский человек пользовался большим успехом при нашем дворе. Он особо отличал Нарцисса и не отпускал его от себя. Однажды у них зашел спор о женской добродетели. Нарцисс подробно пересказал мне их беседу. Я не преминула вставить кое-какие замечания, и мой друг потребовал от меня письменного их изложения. Я довольно бегло писала по-французски, приобретя солидную основу у своего славного старика. Переписка с женихом шла у меня на этом языке, и вообще в ту пору все тонкости воспитания можно было почерпнуть только из французских книг. Моя статейка понравилась графу; он пожелал прочитать песенки, сочиненные мною незадолго до того. Словом, Нарцисс, очевидно, без удержу хвастал своей возлюбленной, и вся история завершилась, к его великому удовольствию, остроумным стихотворным посланием на французском языке, которое граф адресовал ему перед своим отъездом и где поминал их дружеский спор, почитая счастливцем моего друга, коему после многих сомнений и заблуждений суждено в объятиях пленительной и добродетельной супруги вернее всего узнать, что такое добродетель.

Стихи эти раньше всего показаны были мне, а затем чуть не каждому встречному в отдельности, и каждый мог думать о них, что захочет. Так случалось уже много раз, и всех приезжих, которых Нарцисс почитал, ему непременно нужно было ввести в наш дом.

Одна графская семья ради лечения у нашего превосходного врача прожила здесь довольно долгий срок. В их доме Нарцисс тоже был принят как сын, и он не замедлил ввести туда меня; общение с этим достойным семейством доставляло много приятностей для ума и сердца, и даже обычное светское времяпрепровождение в их доме не казалось таким пустым, как у других. Все были осведомлены о наших отношениях и обходились с нами сообразно обстоятельствам, но главного не затрагивали. Я упоминаю об этом знакомстве потому, что в дальнейшем оно оказало немалое влияние на мою жизнь.