Джон Фаулз - Облако

– Эмма, как тут мило.

– Думаешь, они нас найдут?

– Не найдут, если не будем шуметь. Давай присядем. Под деревце, – она садится, девочка опускается рядом с ней на колени, ожидая. – Знаешь что? Собери немного цветов. А я придумаю сказку.

Эмма встает.

– Любых?

Кэтрин кивает. Она отыскивает в сумке сигареты, закуривает. Ребенок спускается на дно лощинки, туда, где солнце, оглядывается.

– Про принцессу?

– Конечно.

Ничего не приходит в голову; ни призрака простейшей истории; лишь призрак этого последнего, разрушенного острова. Доброта – а что еще? Пусть даже в не меньшей степени к Бел, чем к ней. И ничего, ничего, кроме бегства. К детству, к маленькой женщине в желтой рубашке и белых шортиках, босой, старательно тянущей из земли неподатливые цветы, очень доброй, молчаливой, не подглядывающей при игре в прятки: игра, не искусство. Маленькая светловолосая племянница, любимая, внушающая веру в невинность, мягкая кожа, напученные губки, чистые глаза – тебе следовало бы любить ее сильнее, чем ты любишь. Эта странная стена между ребенком и тем, кто никогда не был матерью; Сэлли, с ее неуклюжими потугами сыграть бесполую, заботливую няньку. Вот почему действительно завидуешь Бел. Эволюция. Не надо плакать, сосредоточься.

Если бы только. Если бы только. Если бы только. Если бы только. Если бы только.

– Ты готова, Кэти?

– Почти.

– А я нет.

– Неважно, иди сюда.

И девочка взбирается на несколько футов вверх, туда, где сидит в тени боярышника Кэтрин, и вновь опускается с цветами в руках на колени.

– Какие красивые.

– Эти синие такие противные. Никак не ломаются.

– Ну и пусть их.

Эмма вытаскивает из букетика нераспустившийся цветок поповника, поднимает глаза на Кэтрин, снова опускает.

– Мне не нравится, когда ты такая несчастная.

– Мне тоже, Эмма. Но тут уж ничего не поделаешь.

Девочка смотрит на сорванные цветы.

– Если ты не сможешь придумать сказку, я не расстроюсь, – говорит она и добавляет: – Не очень сильно.

– Сильно, но не очень?

Эмма кивает, довольная таким определением. Выжидающее молчание. Кэтрин вдыхает дым, выдыхает его.

– Давным-давно жила на свете принцесса.

Эмма со странным нетерпением ребенка, чувствующего приближение обряда, который следует совершить, совершает несколько движений: кладет на землю цветы, вытягивает перед собой ногу, поворачивается, чтобы сесть рядом с Кэтрин, которая обнимает ее, притягивая поближе к себе.

– Красивая?

– Конечно. Очень красивая.

– А на конкурсах красоты она побеждала?

– Принцессы слишком возвышенны, чтобы участвовать в конкурсах красоты.

– Почему?

– Потому что они не какие-нибудь дурехи. А та была очень умная.

– Даже умнее тебя?

– Гораздо.

– А где она жила?

– Вон там, на холме. Это было очень давно.

– Так это настоящая история?

– Вроде того.

– Если не настоящая, я не против.

Кэтрин отбрасывает сигарету; хватается за единственную соломинку, какая ей подворачивается.

– Она была очень грустная. Знаешь почему? – Эмма трясет головой. – Потому что лишилась мамы и папы. И братьев с сестрами. Всех.

– А конец счастливый?

– Там будет видно.

– Мне лучше счастливый, а тебе?

Этот странный третий мир, нам неподвластный. Кэтрин похлопывает девочку по боку.

– Однажды она отправилась со всеми своими братьями и сестрами на пикник. И с отцом и с матерью, которые были королем и королевой. И они прибыли в эти места. Прямиком туда, где только что сидели мы.

Эмма кивает.

– И принцесса, а она была озорница, задумала подшутить над всеми. Она спряталась, чтобы ее искали. И вот она пришла сюда, где сейчас мы с тобой, и села, но было так жарко, что она прилегла и ее начал одолевать сон.

– И она заснула.

– И она заснула и все спала, и спала, и спала. А когда проснулась, было уже темно. Она только и видела, что звезды. Тут она принялась звать своих. Звала, звала. Но было слишком поздно, все уже отправились домой. Только река отзывалась ей плеском – слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно.

– Все это случилось в очень давние времена, когда люди еще не умели толком считать. Можешь себе представить? Даже король и тот научился считать только до двадцати. А детей у него было целых двадцать три. Так что он обычно досчитывал до двадцати, а дальше ему оставалось только строить догадки.

– Вот ее и пропустили.

– Вот она и осталась одна, – и неведомо откуда, из каких-то запасников, является развитие, перипетия. – Она попыталась найти свой дом. Но все время падала и не могла понять в темноте, где она. И уходила все дальше, дальше. Колючие кусты изодрали ее платье. Она расплакалась. Совсем она не понимала, что ей теперь делать.

– Она очень боялась?

Кэтрин покрепче прижимает к себе племянницу.

– Ты и представить не можешь, до чего она боялась. А когда рассвело, лучше не стало. Потому что она увидела, что очутилась в огромном лесу. Одни деревья кругом, бесконечные деревья.

– А ее мама и папа не знали, что она потерялась.

– Это-то они уже поняли. Как раз наутро. И поехали искать ее. Но за ночь принцесса ушла слишком далеко. Они только и нашли, что потерянную ею туфельку.

– Наверное, они решили, что ее волк съел.

– Умница. Именно так. И они сильно опечалились и поехали домой. А принцесса осталась одна, в лесу, за много миль от них. Очень голодная. И вдруг услышала голос. То была белочка – ты их видела? И белочка показала принцессе, где растут съедобные орехи. Потом явился медведь, но не злой, а милый такой, симпатичный мишка. И объяснил ей, как построить домик и сделать из папоротников постель. После к ней приходили самые разные звери и птицы, и помогали ей, и учили жить в лесу.

Девочка тянется, словно к игрушке, к свободной руке Кэтрин. Маленькие пальчики касаются серебряного обручального кольца, пытаются повернуть его.

– А потом?

– Она стала у них вроде ручной зверушки. Звери приносили ей еду и цветы, всякие украшения для домика. И учили ее всему. Что следует знать о лесе. И только одно во всем этом было нехорошо. Знаешь что? – Эмма качает головой. – Люди.

– Почему?

– Потому что в лес обычно приходили жестокие люди, приходили охотиться на бедных зверей. Понимаешь, других-то людей звери не знали. Вот они и думали, что все люди такие. И говорили девочке, как увидишь человека, сразу беги и прячься. И она выросла очень робкой и пугливой.

– Как мышка.

– Совершенно как мышка, – Кэтрин пробегает пальцами по желтой груди Эммы, и та, затрепетав, прижимается к ней. – Так она и жила. Год за годом. Пока не выросла.

– А сколько ей было лет?

– А сколько тебе хочется?

– Семнадцать.

Кэтрин улыбается, глядя на белобрысую головку.

– Почему же семнадцать?