Стефан Жеромский - Пепел

Но тишина царила невозмутимая. Над озером стал клубиться и стлаться туман. Замаячили темные ольхи, ивы…

Сокольницкий сидел на бричке и говорил больше сам себе, а не слушателю:

– Это ведь батарея конной артиллерии Солтыка… Верно ведь? Четыре восьмифунтовые пушки, два шестидюймовых единорога. Шесть снарядных ящиков к батарее да лошадей сто, нет, сто четыре. А кто это спит направо в этих дьявольских белых палатках?

– Саксонцы, пан генерал.

– Ты прав, это саксонцы. Три батальона, сто пятьдесят гусар. Двенадцать пушек. А вон те пушки около Михаловиц… Видишь? Это рота молодых франтов, Островского и Влодзя Потоцкого.

Бричка медленно подвигалась по лужам и колеям грязного варшавского тракта. Не доезжая до укреплений, Сокольницкий сошел с брички. Три батальона, увидев его, выровнялись. Из рядов вышли адъютанты и, отдавая честь, обступили генерала. Командиры батальонов, полковники Годебский, Малаховский [552]и Серавский; [553]в этот день, девятнадцатого апреля, [554]сели на коней и заняли свои места. Раздалась команда, трижды повторенная. Сверкнули офицерские шпаги. Боевые порядки сделали на караул. Сокольницкий выпрямился. Твердым шагом медленно прошел он перед фронтом. Проходя мимо полковника Годебского, который добыл эполеты кровью и ранами, проявив благородное мужество в итальянских и немецких кампаниях, генерал приветствовал героя, обратив на него рыцарский взор и поклонившись ему как полководец. Проходя мимо полковника Малаховского, который командовал братьями поляками в Италии, на океане и на острове, который видел все от начала до конца и вернулся с Сан-Доминго, генерал приветствовал героя, поклонившись ему как полководец и поклоном воздав ему почести. Проходя мимо полковника Серавского, который, как и те двое, разделил с солдатами радости и невзгоды, генерал приветствовал героя, обратив на него рыцарский взор и поклонившись ему как полководец. Подвели коня. Генерал грузно сел на него. В молчании всматривался он несколько минут в свои батальоны.

Уже заря от восходящего вдалеке солнца скользнула на гладь Рашинского озера. Чудно колыхались синие волны, плясали с мелодическим плеском вокруг сухих стеблей тростника. Из прозрачных глубин как живое пламя брызнули светлые побеги аира. Было так тихо, что войска услышали далекий шорох сухих прошлогодних камышей.

Горько, жалобно, уныло шумели камыши. Их светло-желтые золотистые листья, касаясь друг друга, рождали в пустоте то ли стон, то ли песнь. Над топью колыхались острые султаны. Множество их уже сбил ветер, сорвал вихрь, а синие волны прибили к плотине и уложили на краю ее ровными, зигзагообразными могильными холмами.

Дикие утки выплывали то и дело из зарослей очерета и покачивались на синих волнах. Водяные курочки покрикивали в гущине. Над далекими болотами Яворова стоял густой туман.

По другую сторону плотины из мрака выступало болото, еще не затянутое травой. Сухими болотными травами, рыжим ракитником, темно-бурыми ольхами с красными дуплами густо зарос весь овраг, перерезанный потоком, лившимся из водоспуска на противоположном конце плотины, со стороны Фалент. Словно призрак из могилы, поднимался над ним холодный туман. Вытянув щупальцы, он сжимал ими строй. Склонив страшную голову, он приникал ледяными устами к молодым здоровым лицам.

Сокольницкий медленно подъехал к батальону, которым командовал полковник Годебский. Вполголоса он отдал приказ:

– Через плотину – вперед!

Командиры двух соседних батальонов дали команду батальону, стоявшему на правой стороне, выйти полувзводами влево, а батальону, стоявшему на левой стороне, – вправо. Одновременно батальон Годебского вышел полувзводами влево и вправо. Два полувзвода, стоявшие на дороге между костелом и каменными домами, где помещался генеральный штаб, двинулись вперед на двойном расстоянии друг от друга. Увидев, что правые и левые фланговые заняли свои места в первом ряду полувзводов, генерал Сокольницкий скомандовал:

– Колонна – вперед!

Командиры повторили команду. Сокольницкий повернул коня и скомандовал:

– Шагом марш!

Когда прогремела эта команда и ее снова повторили командиры, полувзводы, стоявшие у входа на плотину, мерной поступью двинулись вперед. В момент, когда последний из них вступил в аллею, капитан Роман Солтык, командир артиллерийского парка, назначенного в авангард, скомандовал:

– Смирно! Направо, к бою! Фланговые, направо, шагом марш!

Ездовые тронули лошадей. Тяжело загудели орудия. ß утренней тишине ужасающе загремели пушки, дула, вертлюги, казенники, зеленые лафеты, передки и колеса. Глухо застонала под конским копытом потрясенная земля. Словно объятые темным страхом, затрещали стволы и ветви деревьев, росших шпалерами на плотине.

Сокольницкий медленным шагом ехал поодаль от всех, в одиночестве. Перед взором его справа и слева открывались в двух низинах озеро и болота за плотиной. В ушах звучал неприятный шорох камышей. Из-под полуопущенных век спокойно глядели неподвижные глаза. На губах зазмеилась привычная едкая усмешка. Генерал закрыл глаза и предался размышлениям:

«Это я вас веду в эти гнилые места, это я вас веду… Это я вашими трупами завалю эти низины…

Приказывай, полководец! Твой подчиненный слушает. Тебя не было, полководец, в далеких боях на реке По, на реке Тибр, на реке Рейн, на итальянских озерах, в ущельях Тироля, в пропастях Швейцарии. Ты спал на пуховиках в те дни, наш полководец. Прощайте, прощайте, мои молодые годы! Ты, старый шведский окоп под Гродно, где я, молодой, напрасно связал пять тысяч фашин, сплел три тысячи кошей, две тысячи плетней… Где я служил в генеральном штабе бок о бок с Сулковским… Привет тебе, тень…»

Генерал поник головой. Рукой он оперся на луку седла. Туманится взор его, туманится голова.

«Варшава… Под Торунем, под Сохачевом, под Джевицей, под Радошицами… Одинокая долгая ночь. Тишина. И картина присяги в Ковно!

Когда же я саблей проложу тебе путь, отчизна?

Когда придешь ты, день моего могущества, начало моей посмертной славы?

О боже, смири мое сердце…

В нынешний день я жду твоего веленья, исполненного мудрости, дабы, я, как валом, защитил им братьев. Дай мне совет в самую трудную минуту. Дай мне мужество в последний час, когда солдаты разбегаются в страхе, как ватага детей.

Отврати смерть от меня. Боже, будь милостив ко мне, грешному!

Ты, который вывел меня из Оффенбаха и Бергена, спас от града пуль под Гогенлинденом, от жерла пушек в Зальцбурге, от штыков на Инне, на Аахене, ты, который спас меня под Стольпой, под Гейбурцем, во Фридландском сражении…

Ты, который укрепил мой дух в переходах через Альпы, когда один я остался непреклонным полководцем, когда все бежали, кроме Фишера, когда тысяча верных солдат шла без сапог, две тысячи полубосые, когда у половины легиона не было рубах и у двух тысяч – мундиров.