Стефан Жеромский - Пепел

Только в эту минуту Рафал вдруг понял, что его добрый брат Петр уже мертв. С усилием вспомнил он мгновение, которое ускользало от него, как юркая мышь, мгновение, когда он увидел неподвижные глаза брата. Душа его как бы нашла себя в этом мгновении, как бы проникла в неведомые, таинственные, никому не известные сферы…

В эту минуту кто-то осторожно положил руку на его плечо. Рафал вздрогнул и увидел рядом с собой князя Гинтулта. Молодой магнат пристально вглядывался в него.

– Если я не ошибаюсь, – проговорил он, – вы брат покойного капитана Ольбромского?

Рафал пролепетал:

– Да.

– Скажите, пожалуйста… ваши родители еще живы?

– Да.

– А вы дали им знать?

– Да.

– Жаль, что мне не пришло в голову. Лучше было бы подождать…

– Подождать с похоронами, пока приедут родители?

– Да, подождать… с похоронами…

– О, родители, наверно, не приехали бы! – выпалил Рафал.

– Почему?

– Они стары… к тому же…

– Что к тому же?

– К тому же… они живут далеко…

– Да? Ну, а вы куда предполагаете отправиться после похорон? Домой?

– Нет, упаси бог!

– Нет? И… упаси бог!

– Видите ли, ваша светлость… мы с покойным братом…

– Что такое?…

Рафал запнулся, он только теперь сообразил, какая глупость готова была сорваться у него с языка.

– После похорон прошу пожаловать ко мне, – любезно промолвил князь, глядя, впрочем, куда-то вдаль. – Считайте, пожалуйста, Грудно своим домом… Совершенно так, как если бы вы были у брата. Пробудете, сколько захотите, уедете, когда захотите…

Он отошел уже было, но вернулся и прибавил с улыбкой:

– Можете написать, если пожелаете, родителям, что у меня были с Петром денежные счеты. Я ему должен. Вы можете выступить в качестве наследника? Не так ли?

– Да, могу, – пробормотал Рафал.

– Ну, так вот, мы и разочтемся… Так оставайтесь в Грудно.

Князь жестом подозвал к себе какого-то пожилого шляхтича, указал ему на Рафала и отдал какие-то распоряжения.

Как раз в эту минуту из-за деревьев на верхушке холма раздался погребальный звон. Железный язык ударил в бронзовый колокол. Все более мощными ударами он извлек суровые звуки, мертвый голос, неясно и смутно называвший то страшное слово, которое сильнее дня и ночи, сильнее пространств, недостижимых для человеческой мысли, сильнее солнца, луны и звезд…

Грудненский дворец стоял в глубине старого парка. В конце семнадцатого столетия один из князей Гинтултов заложил в Грудно усадьбу на французский образец. С течением времени в саду разрослись огромные деревья, и нарушили прежнюю симметрию, а кое-где молодой орешник вторгся даже в аллеи, которые когда-то расчищались с такой тщательностью. Дворец, перестроенный из старого замка, был окружен бассейнами с водой, покрытой плесенью. Стены его были толщиной в несколько локтей, особенно внизу, где сохранились еще комнаты со сводчатыми потолками, как в тюрьме, и зарешеченными окнами. Толстые, косые нервюры, как безобразные ноги, уходили в коварные воды старого, глубокого, выложенного камнем рва. Только второй этаж с коринфскими колоннами и лепным архитравом был произведением новейших времен. Когда Рафал увидел в первый раз этот пышный дворец, стены его были совсем облуплены, скульптурные украшения побиты, колонны черны и ободраны, как верстовые столбы. В глубине парка прятались кое-где между деревьями нарядные и красивые каменные и деревянные домики. Один из них был предоставлен княжеским управителем в распоряжение одинокого молодого человека.

Это был домик в одну комнату, со входом в готическом стиле и окном, как в часовне. Над дверью, в нише, стоял бюст Венеры с зелеными глазницами и отбитым носом, стыдливо закрывавшей поросшую плесенью и сырым мхом грудь. Поблизости в чаще тянулась широкая, грязная дорога. Над этим причудливым домиком высились осокори, липы, а за окном свешивала до самой земли гибкие ветви прелестная высокая береза. Прямо из этого окна видна была длинная аллея, которая пропадала вдали, словно уходила в землю. Рафал не мог оторвать от нее глаз. Никогда в жизни он не видывал ничего подобного. Эти шпалеры деревьев произвели на него большее впечатление, чем сам дворец и вся княжеская роскошь. Когда он в первый раз вошел в аллею тихим, нерешительным шагом, его охватил страх, приятный своей неотразимостью, мучительная жажда узнать тайны этого места, узнать все, что тут было.

Непостижимые грезы выплывали из-под сени этих деревьев и, почти превращаясь в реальные формы, в образы прекрасных женщин, девушек с чудными волосами, тихо ступающих по твердой глинистой земле, исчезали от холодного взгляда. Деревья в этой тенистой аллее и в глубине парка, стоявшие поодаль безмолвной, гордой, привилегированной толпой, казалось, не росли, не высились, не поднимались из земли, а летели на крыльях к небу. Скользкие, полосатые стволы грабов с корой, похожей на змеиную кожу, тянулись кверху, как гибкие, упругие ракеты, рассыпающиеся под облаками дождем листьев, огненными языками ветвей.

Верхушки их буквально тонули в облаках. А липы! Липы, из которых каждой было по нескольку сот лет, со стволами, закованными в толстые кольчуги, подернутые с северной стороны налетом мха. В одном месте стоял дуб, который звали «лебедем» за ствол, изогнутый, как лебединая шея. Огромный шатер его хмурых сучьев, ветвей, побегов и листьев заставил расступиться чащу берез, осокорей, вязов, тополей и лип. Глаза с почтением и робостью взирали на его ствол, корневища, сучья, ветви, какие-то уродливые раны и рубцы.

В эту аллею струился сверху зеленый свет, как в грот Ронского ледника.

Первую ночь Рафал провел, охваченный самыми странными чувствами. Неожиданное участие в жизни княжеского двора наполняло его тревогой и смущением, и в то же время весь этот кипучий и столь новый для него мир привлекал его к себе с непреодолимой силой. Только под утро юноша заснул крепким сном. Проснувшись, он обнаружил у своей постели поднос с кофе и булками. Кофе успел остыть, но Рафал все-таки с жадностью выпил его. От страха он не мог двинуться с места и притворялся сам перед собою, будто устал и хочет еще спать, хотя на самом деле ему хотелось поскорее соприкоснуться с этим миром, увидеть его и узнать. Пока он размышлял так и колебался, стеклянная дверь приоткрылась, и в нее просунул голову казачок в богато обшитой галуном ливрее. Увидев, что Рафал не спит, он вошел в комнату и сказал:

– Пан управитель кланяется и просит к обеду…

– К обеду? – с испугом воскликнул соня.

Хлопец лукаво усмехнулся и прибавил:

– Сейчас подают.

Рафал вскочил с постели и стал торопливо одеваться. Вскоре он был готов и с нетерпением тысячу раз обдергивал на себе, поправлял, разглаживал и чистил поношенный костюм.