Стефан Жеромский - Пепел

– Ну, хорошо…

– А, может быть, лучше Jeux de parole? [98]Как вы думаете? Например, Chnif, chnof, chnorum? A?

– Нет, нет! Jeux de société, – заливаясь смехом, капризным голосом настаивала княжна Эльжбета.

– Ну, хорошо… Так решили!

– Начнем…

– Все на местах?

– Кто опоздает, пусть сам на себя пеняет.

– Итак, играем… Говорите! Кто что хочет?

– Я предлагаю Le corbillon, [99]– послышался первый голос.

– Я – Les propos interrompus… [100]

– Monsieur le Curé! [101]

– La toilette. [102]

– Подождите, подождите! Сколько сразу пожеланий… Давайте голосовать, как на сеймике.

– Я хочу непременно – l'Avocat. [103]Непременно, совершенно непременно!..

– Кто за Avocat?

– Нет, нет! Avocat? Это не интересно. Лучше уж La toilette или Combien vaut l'orge? [104]

– A может быть, Le Capucin? [105]Это забавно, помните, как Камилл был capuchon, [106]а Цецилька lа barbe? [107]

– Попробуем сначала La toilette.

– Ну ладно! La toilette. Все согласны?

– Все…

– Все!

– Tout le monde est assis! [108]– Я уже готов!

– Я буду le miroir… [109]Я люблю, чтобы в меня смотрелись, ха-ха!

– Я – la boîte à rouge… [110]

– Тайная, тайная коробочка!

– Я – la boîte a poudre… [111]

– Эли будет la boîte à mouches… [112]

– А Камилл – le flacon! [113]

– Ах, это чудесно: Камилек – le flacon!

– Цецилька, погодите, погодите: Le faux chignon. [114]

– Габриэль – le fer à friser. [115]

Рафал от любопытства забыл, где он находится. Ему казалось, что и он участвует в этой игре. Сидя без движения в своем кресле, он видел в щелку между приоткрытыми створками дверей середину салона, где прелестные девочки-подростки с личиками херувимов, одетые в легкий муслин и газ, тесно сдвинули креслица и образовали сомкнутый круг. Ноги их ерзали от нетерпения по ковру, глаза искрились, губы смеялись, а голые плечики подергивались. Звонкий голос самого младшего, князя Камилла, звучал деликатно, но повелительно:

– Madame demande son fer à friser! [116]

Кто-то из играющих вскочил со своего места, которое поспешила занять девочка, стоявшая в середине.

– Madame demande son faux chignon! [117]

Опять шум и смех.

– Madame demande son miroir. [118]

– Madame demande toute la toilette! [119]– крикнул князь Камилл.

Креслица раздвинулись и tout le monde с криком, шумом и смехом стал меняться местами. Смех, буря аплодисментов осыпала, как град, одну из участниц, оставшуюся посредине.

Рафал не заметил, как приоткрытая дверь быстро распахнулась. Вбежала княжна Эльжбета и остановилась на пороге. Она, видно, давно уже заметила Рафала, но не переставала смеяться. Как догадался Рафал, она сделала это для того, чтобы дать ему понять, что почти не замечает его. Рафал неуклюже встал, поклонился с сандомирской, точнее климонтовской галантностью, даже что-то пробормотал, чего сам не смог бы повторить. Княжна минуту как будто кого-то ожидала… Никто не являлся. Прелестная, невыразимо очаровательная, она перестала смеяться. Черты ее лица изменились до неузнаваемости. Оно приняло холодное и важное выражение, но не заученное, не минутное, о нет! Рафал почувствовал себя раздавленным, убитым. Он уловил инстинктивное высокомерие, надменный, равнодушный взгляд и – самое худшее – учтивую, благосклонную, барскую улыбку, когда она медленно отвернулась и ушла в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь. Перед глазами его проплыли прелестная шейка, полуобнаженные плечи и поднятая голова, на которой каждый волос был ниткой блестящего золота. На мгновение он ощутил в груди нечто еще более чужое, неумолимое, враждебное, чем ее смех. Подбежать к ней, схватить руками за эти мягкие, царственные, золотые косы… Заставить ее упасть перед ним на колени…

Рафал стоял около своего кресла, как на плите раскаленного железа. Он ушел бы, убежал оттуда без шапки, как тогда из школы, но мысль, что он может еще раз встретиться с этой панной, что при виде его может еще раз так, как сейчас, оборваться ее смех, что он еще раз может отравить ей минуту радости, приковала его к месту. Он посмотрел на свои сапоги, на рукава своего простого кафтана и снова почувствовал, что все в нем кипит. Долго стоял он так, силясь подавить в груди низкое чувство презрения, когда вдруг открылась боковая дверь. На пороге стоял князь Гинтулт. На губах его играла такая же полу-усмешка, как у сестры. Вежливым жестом, в котором сквозила, однако, томительная скука, он пригласил Рафала в комнату и предложил присесть. Сам он с минуту ходил из угла в угол.

– Вы писали родителям о смерти брата? – спросил он наконец.

– Писал.

– Однако никто не приехал?

– Никто.

– А как вы полагаете, они еще приедут?

– Не думаю! Я хочу вещи, оставшиеся после брата, отослать домой…

– Да, да! Так будет лучше всего. Что удастся, можно будет продать на месте. Я поручу моему доверенному, чтобы эта продажа… Простите, кажется, я уже поручил? Дайте вспомнить… А самому вам не надо ехать. Останьтесь лучше здесь, у меня. Приглядитесь немного к свету, а потом посмотрим, что делать. Не правда ли.

Рафал покорно поклонился.

– Нужно только, – нетерпеливо и быстро продолжал князь. – привести себя а порядок, одеться по-человечески. Так нехорошо! Я вам уже говорил, что у меня есть дрньги вашего брата. Он мне одолжил некоторую сумму… Возьмите их себе, эти маленькие сбережения, и закажите себе платье по моде, как все тут одеты… Мой дворецкий вам…

При этих словах князь, слегка покраснев, достал из открытого ящика письменного стола мешочек с золотом и подал его Рафалу. С минуту длилось неловкое молчание. Наконец князь как будто неохотно заговорил снова:

– Ваш брат был моим другом и наперсником, когда мы вместе служили в полку. Потому-то наши споры могли иногда казаться очень резкими для тех, кто не знал о наших близких отношениях. Быть может, и вам показалось неприятным, что я довольно резко и горячо говорил с братом… тогда…

Рафал что-то нерешительно пробормотал, не то соглашаясь, не то возражая.

– Не нужно об этом вообще ни с кем говорить, – тихо проговорил князь, – а то люди сейчас же разнесут по всему свету, будто мы с покойным поссорились перед его смертью. Вы ведь сами знаете, что мы расстались мирно, хоть и немного поспорили…

Рафал опять невнятно поддакнул.

– А главное, не нужно ничего говорить родителям и вообще избегать чрезмерных излияний. В своем горе они могли бы подумать…

– О, я ничего, ваша светлость…

– Да, да, – как-то странно улыбаясь, проговорил магнат. – Когда вы немного поживете здесь и узнаете свет, вы сами увидите, что я давал покойному умные советы.

Он замолчал и стал медленно и плавно прохаживаться взад и вперед по ковру. На минуту он остановился у открытого окна и вперил взгляд в дикую чащу парка.

– Я любил его, – тихо сказал он. – Его уже нет в живых. Horror, horror. [120]Мысль не досказана, не приведен последний, самый убедительный аргумент, – а его уже нет. Нет, и никогда не будет! Не возразит больше, не взглянет… Не промолчит, как он умел. Горсточка праха и – все. О боже!