Стефан Жеромский - Пепел

– А вы были тут?

– А как же! Мы сидели в старом замке, потеряв уже надежду. Есть было нечего, боевые припасы кончились. Генерал комендант Бопуаль вступил в переговоры… Не оставалось никакой надежды. Неприятель требовал, чтобы мы сложили оружие и прошли все до одного через Порта Весково. Перерезали бы всех нас. Вдруг получаем известие: с императором заключен мир. Лаудона – к черту! Мы обрадовались…

– Обрадовались, что мир, – ехидно засмеялся князь.

– С вала форта Сен-Феликс мы увидели, что к нам приближается колонна. Это был генерал Шабран. [177]Тут же он двинулся на штурм ворот Сан-Цено, потому что у него было двенадцать орудий! На штурм пошли и наши с командиром Либерадским во главе. [178]Ему пророк в Авиньоне предсказал смерть от первой пули, и командир наш пал первым в бою.

– Да что вы, сударь?

– Истинная правда! Но сейчас не время и не место вести разговоры. Извольте следовать за мной. Таков приказ!

– Может, вы отпустите меня на офицерское слово? Я тут проездом. Я не собираюсь поднимать мятеж в Вероне. Моя фамилия Гинтулт. Я княжеского рода…

– Мне ничего не говорят княжеские титулы. Я дал клятву ненавидеть тиранов! – с пафосом проговорил офицер.

– Ах, черт! Ну что ж, иду.

Колонна двинулась дальше. Князь волей-неволей вынужден был обойти весь город. Он сильно устал, но не жалел, что так случилось. Он шагал в солдатском строю твердым, неутомимым шагом. Сдержанный шепот в строю, бодрый топот шагов, лязг оружия… Его привели в казармы цитадели, в комнату неопределенного назначения, весьма напоминавшую псарню. Вскоре, однако, князя вызвали из этого каземата, где по углам храпели какие-то человеческие существа, и провели, конечно, в виде милости, как соотечественника, в офицерский зал. Это было, по-видимому, нечто вроде клуба и в то же время столовой для офицеров, состоявших на действительной службе. Там стояли ломберные столики, была курилка и бильярд. Зал был полон офицерской молодежи. Пленник с площади Скалиджеров был так утомлен, что, ни на кого не обращая внимания, уселся на скамью и вытянул ноги. Только отдохнув немного он поднял голову.

Табачный дым ел глаза и застилал свет. Свечи едва мерцали в дыму. Крики, разговоры, возгласы, споры на польском, французском, итальянском, немецком языках слились в необычайный шум. В одном месте группа офицеров, рассевшись вокруг стола, пила, орала и пела хором какую-то итальянскую сверхскабрезную песенку. Рядом, за длинным столом, играли в карты; в другом месте кто-то, взвизгивая и сопровождая речь чрезвычайно выразительными ужимками, рассказывал немыслимые французские анекдоты, от которых слушатели покатывались со смеху. Отовсюду слышался звон стекла, лязг палашей, удары в такт кулаками…

Где-то позади курилки и карточного стола приткнулась отдельная кучка. Склонившись таинственно над отдельным столом, офицеры что-то делали там. «Играют втихомолку, значит, по большой», – подумал князь и направился в тот угол. Но еще издали он увидел, что там не играют. Слух его уловил знакомые польские математические термины… Старый офицер с низко подстриженными волосами и короткими усами, со строгим, точно высеченным из камня, лицом, с изборожденным морщинами лбом и тесно сдвинутыми бровями, спокойно читал лекцию. Вокруг него, придвинув записные книжки к сальным свечам, что-то неутомимо записывали офицеры. Князь подошел к ним, отыскал себе уголок позади всех и с любопытством стал прислушиваться. Он посматривал исподлобья на нескладные мундиры из грубого сукна, на эполеты с надписью: «Gli uomini liberi sono fratelli». [179]Подперев руками голову и лишь наполовину слыша шумный говор, князь погрузился в размышления.

Анекдоты, задор и пренебрежение ко всему, здоровая офицерская самоуверенность и любовь щегольнуть красивыми икрами и силой мускулов – все это вернуло его к давним временам. Эта замечательная воинская гордость! Сердце князя дрогнуло. Радость овладела им. Он оглядел мундиры, лица! Какие молодцы, какие хваты! Каждый, без сомнения, поклялся ненавидеть тиранов…

«Тысяча, чертей, – подумал князь, – надо и мне выдумать какого-нибудь тирана и возненавидеть его так, чтобы получить право вступить в ряды этих дьяволят».

Заметив, что лекция по фортификации о межбастионном укреплении на минуту прервалась и кое-кто из слушателей стал наполнять свой стакан из горлышка общей fiasco, [180]он поклонился ближайшему из них и спросил:

– Не можете ли вы мне сказать, какой у вас род оружия? Чей мундир вы носите?

Молодой офицер смерил его глазами, но ответил предупредительно:

– Очень рад видеть соотечественника. Не собираетесь ли вы вступить в армию?

– Да, да, вот именно…

– Ах, так! Род оружия у нас – самоновейший: мы – стрелки, battaglione cacciatori legione polacca ausiliaria délia Lombardia 2, – отбарабанил он как урок.

В это мгновение все его товарищи повернулись вдруг к входной двери. Он тоже повернулся. Гинтулт посмотрел туда, куда были направлены все взоры. От двери через середину зала прокладывал себе дорогу офицер высшего ранга, лет за сорок с виду. Он был так высок ростом, что крупное, продолговатое бритое лицо его возвышалось над всей толпой. Плащ, весь покрытый пылью, свисал у него с плеч, а шляпа была плотно надвинута на глаза. Князь с первого взгляда узнал этого воина. Не задумываясь, он последовал за ним. Домбровский [181]прошел через зал, издали мельком ответив по-военному на приветствия подчиненных. Он стал подниматься по каменной лестнице на второй этаж. За ним следовало несколько офицеров, которые, по-видимому, недавно откуда-то прибыли. Не давая им опередить себя, князь пошел за командующим, решив сразу покончить со своим делом. Наверху, у входа в какой-то коридор, Домбровский обернулся и заметил постороннего. Он окинул его суровым и сердитым взглядом.

– Генерал, прошу вас уделить мне одну минуту…

– Кто вы такой?

– Я князь Гинтулт…

– Гинтулт… я где-то вас видел…

– Под Повонзками.

– Es ist… ja. [182]Вы приехали из Парижа? Быть может, из отеля Дисбах?

– Нет, нет! Я приехал с родины, а сейчас прямо из Венеции. Как раз о наших тамошних соотечественниках мне хотелось бы непременно сказать вам два слова…

– Что-нибудь важное?

– Да.

Генерал открыл дверь и пропустил его в комнату с низким потолком. Там, на каменном полу, стояла кровать и немного мебели. Домбровский [183]поискал глазами рукомойник и, извинившись перед гостем, стал снимать со своих широких плеч форменную куртку, напоминавшую мундир польской кавалерии, который он носил в бригаде Бышевского [184]и в великопольском походе.

– Я тороплюсь, – проговорил он быстро. – Мне еще много сегодня нужно сделать, так что я вас попрошу, князь, поскорее и покороче.

Гинтулт не теряя времени стал рассказывать, что он видел в Венеции, описывать всю сцену. Сначала слова застревали у него в горле, не шли с языка, но вскоре он, как и вчера, вспыхнул гневом. Холодно формулируя свои обвинения, князь привел слушателю неотразимые аргументы. Генерал высоко засучил рукава рубахи и, не жалея воды, поливал себе голову. Раздраженный этим Гинтулт прервал свой рассказ. Но командующий закричал: