Андре Моруа - Меип, или Освобождение

Когда я замолчал, он стряхнул пепел своей папиросы, — какая выдержка, Рено!.. Несмотря на свое состояние, я им залюбовался. Это большой актер. Он начал говорить о «нашем» положении с беспристрастностью, отрешенностью и ясностью суждений, поистине удивительными. Я не могу тебе дать представление о его речи. Все казалось мне ясным, очевидным. Он говорил мне: «Вы любите мою жену; вы ей об этом пишете. Она тоже любит вас и, как я думаю, ее чувство к вам очень искреннее, очень глубокое. Вы вероятно знаете, чем была наша супружеская жизнь? Я не могу винить ни в чем ни вас, ни ее. Больше того, у меня тоже есть причины желать в настоящий момент свободы, и я не буду препятствовать вашему счастью… Дети? У меня, как вы знаете, только сыновья: я помещу их в лицей… Все устроится при желании и доброй воле. Дети от этого нисколько не пострадают, наоборот. Средства к жизни? У Терезы небольшое состояние, а вы будете зарабатывать на жизнь… Я вижу только одно препятствие или, вернее, одно затруднение: я нахожусь на виду, и мой развод наделает некоторый шум. Для того чтобы низвести скандал до минимума, мне нужно ваше содействие. Я вам предлагаю вполне корректный выход. Я не хочу, чтобы моя жена, оставаясь в Париже на время развода, давала невольно пищу сплетням. Я прошу вас уехать и увезти ее с собой. Я сам извещу вашего директора и устрою вас преподавателем какого-нибудь провинциального коллежа». — «Но, сударь, — сказал я ему, — я еще не получил степени». — «Ну так что же — это необязательно. Будьте спокойны: я пользуюсь еще достаточным влиянием в министерстве, чтобы назначить вас преподавателем в шестом классе. Кроме того, ничто вам не препятствует готовиться к вашим экзаменам и сдать их в будущем году. Тогда я устрою вам лучшее место. Не беспокойтесь, я не собираюсь вас преследовать… Наоборот, вы находитесь в затруднительном, неприятном положении… я это знаю, мой друг, — я вас жалею, понимаю вас… В этой истории я забочусь о ваших интересах столько же, сколько о своих собственных, и если вы примете мои условия, я вам помогу выпутаться… Если вы от них откажетесь, то я буду принужден прибегнуть к законным путям».

— Законный путь, что это может означать? Что он может с тобой сделать?

— О, все… процесс об адюльтере.

— Что за глупости! Шестнадцать франков штрафа? Он был бы совсем смешон!

— Да, но такой влиятельный человек может закрыть двери к всякой карьере. Сопротивляться было бы безумием и, наоборот, уступая… Кто знает?

— Ты согласился?

— Через неделю я с нею уезжаю в коллеж Люксейля.

— А она?

— Ах, — сказал мне Лекадьё, — она достойна удивления. Я провел сегодня вечер с нею. Я ее спросил: «Вас не страшит жизнь в маленьком городе, отсутствие роскоши, скука?» Она мне ответила: «Я уезжаю с вами, и мне этого достаточно».

Тогда я понял, почему Лекадьё так легко подчинился: он был опьянен тем, что может жить свободно со своей любовницей.

В те времена я тоже был еще очень молод, и этот театральный поступок носил такой драматический характер, что я принял его как фатальную необходимость, не рассуждая. Позже, когда я размышлял об этих событиях, уже обладая некоторым знанием людей, я понял, что Треливан искусно воспользовался неопытностью мальчика, чтобы устранить затруднения с собственного пути. Уже давно он хотел освободиться от надоевшей ему жены. Впоследствии мы узнали, что он решил тогда жениться на Марсе. Он знал о первом любовнике, но колебался поднимать скандал, который вследствие отношений с этим человеком мог бы отразиться на его карьере. Власть научила его подчиняться, и он ждал благоприятного случая. Он не мог найти ничего лучшего: юноша, подавленный его престижем, его жена, принужденная надолго уехать из Парижа, если она захочет последовать за своим любовником, а это было вполне вероятно, потому что она была еще молода и любила его; и в конце концов не такой уже громкий скандал благодаря исчезновению героев драмы. Он был уверен в благополучном результате этой партии и выиграл ее без труда.

Через две недели Лекадьё исчез из нашей жизни. Он писал редко, не явился на экзаменационный конкурс ни этого, ни следующего года. Волны, вызванные этим падением уменьшились, исчезли. Пригласительный билет на свадьбу уведомил меня о его женитьбе на госпоже Треливан. Я узнал от товарищей, что он получил степень адъюнкта через одного из главных инспекторов, что он был назначен, «благодаря своим политическим связям», в лицей в Б., — пост, которого многие добивались. Затем я покинул университет и забыл о Лекадьё.

В прошлом году, попав случайно в Б., я из любопытства зашел в лицей, расположенный в старинном аббатстве, в одном из самых красивых во Франции, и спросил у привратника, что стало с Лекадьё. Привратник, человек услужливый и общительный, приобрел некоторого рода педантизм, ведя в атмосфере, насыщенной наукой, журнал недостаточно успевающих.

— Лекадьё? — сказал он мне. — Лекадьё состоит в числе преподавателей этого лицея уж более двадцати лет, и мы надеемся, что здесь же он дождется и отставки… Если вы хотите его видеть, пройдите через парадный подъезд и по левой лестнице спуститесь в школьный двор. Лекадьё, наверное, беседует там с надзирательницей.

— Как? Разве лицей не закрыт на каникулы?

— Да, конечно, но мадемуазель Септимия согласилась брать к себе на дневные часы несколько детей из городских семейств. Директор это разрешил, и Лекадьё ей помогает.

— Вот как! Но ведь Лекадьё женат, насколько мне известно.

— Он был женат, сударь, — сказал мне привратник с укоризненным видом и трагическим голосом. — Мы похоронили госпожу Лекадьё год тому назад, двадцать восьмого января.

«А ведь правда, — подумал я, — ведь ей должно было быть около семидесяти лет… Семейная жизнь этой пары была, должно быть, очень необычна».

И я спросил:

— Она, ведь, была гораздо старше его?

— Сударь, — сказал он мне, — это самое удивительное, что я видел в этом лицее! Госпожа Лекадьё стала сразу старой… Когда они приехали сюда, она была, я не преувеличиваю, как молодая девушка… белокурая, розовая, прекрасно одетая… и гордая. Вы знаете, кто она была такая?

— Да-да, я знаю.

— Да, она была жена председателя совета министров и… вы понимаете, в провинциальном лицее… Вначале она нас очень смущала. У нас здесь царит большое согласие, сударь… Господин директор говорит всегда: «Я хочу, чтобы мой лицей был для нас всех семьей». Когда он входит в какой-нибудь класс, то говорит всегда профессору: «Господин Лекадьё (я называю его имя, как сказал бы — господин Небу или господин Лекаплэн), как поживает ваша супруга?» Но госпожа Лекадьё не хотела ни с кем знакомиться, ни у кого не бывала, даже не отдавала визитов. Поэтому многие делали кислое лицо мужу, и это вполне понятно. Но, к счастью, сам Лекадьё был очень учтив и улаживал все с нашими дамами. Это человек, который умеет нравиться. Теперь на его лекциях в городе присутствует вся аристократия, нотариусы и фабриканты, префект, все… И затем, все вообще устраивается. Его гордячка, даже и та образовалась: в последнее время не было здесь более популярной и более любезной дамы, чем госпожа Лекадьё. Но она стала старой, старой… Она умерла от рака.