Андрей Упит - Рассказ о пасторе

Трудно было придумать, с чего начать разговор, но сидеть вот так молча тоже не имело смысла. Положение становилось все более и более невыносимым, особенно когда пастор услыхал за стеной звонкий смех и веселый голос Мале, разговаривавшей с кем-то посторонним.

Он попробовал сказать наугад:

— Славный дождичек прошел!

Тема, казалось, была выбрана удачно. Хозяин сразу привскочил и сел на кушетке. Он всем своим корпусом повернулся к гостю. Но слова его не были изъявлением восторга и благодарности за сегодняшние деяния пастора.

— И вы еще радуетесь?

Хозяйка уперла руки в бока и, как фурия, откинула голову:

— Нашел чему радоваться!

Пастор Людвиг Калнпетер почувствовал себя так, будто с неба свалился.

— Что? Разве вы…

Хозяин Луцей уже вскочил на ноги и угрожающе двинулся к пастору.

— Мы, мы… А вы что, поиздеваться над нами пришли?

Хозяйка стала рядом с ним.

— Тоже, еще в зятья напрашивается!

Хозяин грубо схватил пастора за руку и сдернул его со стула.

— Идите-ка полюбуйтесь на свои благодеяния!

Из комнаты — через двор — к выгону. Изумленный пастор еле успевал отгонять собак, которые, подобно диким зверям, старались цапнуть его за икры.

— Идемте, идемте! Полюбуйтесь!

Хозяйка шла по пятам и ругалась:

— И это называется пастор! Будущий зять!

По сырой траве шли напрямик через мокрые кусты. Наконец хозяин выпустил руку пастора и ткнул пальцем куда-то в пространство:

— Теперь полюбуйтесь на дело рук своих, полюбуйтесь!

А хозяйка повторяла за ним, как эхо, только еще более злобно:

— Пусть его, пусть полюбуется!

Но пастор уже и сам все увидел.

Скошенный с двадцати пурвиет луга клевер был собран для просушки вокруг составленных в пирамиды сучковатых жердей. И дальше на унавоженном лугу и на арендованном у земельного фонда новоселов покосе — везде было сено: и в валах, и разворошенное, и сложенное возле заостренных шестов для сметывания в стога. То, что раскидали утром, так и осталось лежать на мокром лугу. Местами оно было плотно прибито к земле ливнем, местами лежало в грязных лужах, побуревшее, скользкое, как только что вывезенный на поле навоз. Оно уже успело нагреться под солнцем и дымилось, будто под ним разложили костер. В воздухе стоял неприятный, удушливый запах.

Сердце пастора Людвига Калнпетера оторвалось и опустилось куда-то низко-низко. Он только бессильно развел руками:

— Поистине несчастье!

Хозяин Луцей даже передразнил его:

— Не-сча-стье… Не несчастье, а погибель и банкротство!

Хозяйка чуть не плакала:

— Все сено пропало! Конченые мы люди!

У хозяина голос тоже дрожал:

— Целую неделю тремя сенокосилками… Тридцать латгальцев на сегодня наняли. К вечеру все было бы в стогах… Убытку на триста тысяч…

Пастор почувствовал себя глубоко несчастным и виноватым.

— Но откуда я мог знать… Даже не подозревал… Ведь все они вопили: «Дождя, дождя»!

— Ах, это их надо было слушаться! Хотя бы до завтра подождали! Больше нам и не требовалось… А ему хоть бы что — пусть наше добро пропадает!

Хозяйка стояла, сложив на животе руки, и только головой качала.

— Да разве это все? Ты посмотри, что они делают, ведь это разор!

Но пастор и сам видел. Нанятые батраки, побросав грабли и собравшись в кружок, лежали, задрав ноги. Некоторые играли в карты, а двое парнишек даже пробовали пуститься в пляс по скошенному лугу.

Хозяин пригрозил кулаком:

— Черти! В обед — три ведра похлебки и полкорчаги селедок, а теперь дожидаются ужина и жалованья. Ты хоть до нитки разорись, им-то что за беда!

— Такое добро! Такое богатство! А он преспокойно велит все залить дождем. Пусть гниет, ему-то что!

Но тут уже рассердился и пастор:

— Что вы глупости говорите! Можно подумать, что я могу заказать все, что вам нужно.

— Ах, не можете! Так на что же вас сюда поставили? И чего вы тогда так вытягивались на кафедре? Театр устраивали? Комедию ломали?

Ответ у пастыря застрял в горле, но никто и не нуждался в ответе. Хозяйка только рукой махнула, как будто хотела вымести его самого.

— Чего с ним еще разговаривать! С виду пастор, а на деле — сущий разбойник!

Хозяин схватил хозяйку за руку и потянул ее за собой.

— Нечего тебе с ним пререкаться. Пусть убирается к черту и больше глаз не кажет. Я в свой дом пускаю только порядочных людей.

И когда пастор Людвиг Калнпетер выбрался с мокрого выгона, хозяева уже вошли в дом и при этом так хлопнули дверью, что, казалось, ей больше никогда не суждено будет отвориться.

Но это было еще не все. Воюя с собаками, пастор заметил, как по саду среди яблонь прогуливалась Мале, и не одна, а еще с кем-то. Это был Спура из «Талавии» [8] Это был Спура из «Талавии». — «Талавия» — название одной из университетских корпораций — реакционных организаций студенчества в буржуазной Латвии. , и Мале так пылко смотрела ему в глаза, что не оставалось ни малейших сомнений, куда так внезапно переметнулось ее сердце.

Отбиваясь от собак, шагал пастор Людвиг Калнпетер домой. Даже свирепый лай псов не мог заглушить мыслей о векселе на двадцать тысяч, выданном Объединению рижских мебельщиков, о купленной на шестьдесят четыре тысячи мебели… И о многом-многом в том же роде. Это ли не разорение! Его собираются стереть с лица земли.

Пастор Людвиг Калнпетер шел сгорбившись, проводя лаковыми туфлями в мокрой полевице две борозды. Чувствовал он себя так, будто провалился сквозь дождевую тучу и промок до костей.

Рассказ написан и впервые опубликован в 1930 году в газете «Бривайс вардс» («Свободное слово»), №№ 6—10; вошел в сборник «Рассказы о пасторах», 1930.

Лат — денежная единица в буржуазной Латвии.

Епископ Карлис Ирбе — глава лютеранской церкви в Латвии с 1922 по 1931 год.

…альберинговский лен из голландских семян… — А. Альберинг (один из главарей кулацкой партии Крестьянский союз, неоднократно занимал министерские посты, в 1926 году был премьер-министром) пропагандировал импорт семян из стран Западной Европы.

Достаточно и шестидесяти четырех тысяч… — подразумевается: рублей. В двадцатых годах в Латвии продолжали оставаться в обращении также денежные знаки (рубли и копейки), выпущенные в 1919 году латвийским государственным банком.

Чангал — так видземские и курземскне кулаки пренебрежительно называли латгальских крестьян, которые нанимались к ним в батраки.

…мимо развалин бывшей церковной корчмы… — В XVIII–XIX веках в Латвии рядом с церквами, куда по воскресеньям собиралось много народа, устраивались и корчмы. Такие корчмы назывались «церковными».