Альфонс Доде - Фромон младший и Рислер старший

— Нет, я больше не вернусь домой… Кончено! Наконец-то я свободна, свободна!

— Но кто же все-таки мог выдать тебя мужу? — спросил актер.

— Франц! Я уверена, что это Франц. Никому другому он не поверил бы. Как раз вчера вечером пришло письмо из Египта… Если б вы знали, как унижал он меня перед этой женщиной!.. Заставить меня стать на колени!.. Но я отомщу за себя. К счастью, я успела захватить с собой то, что мне нужно.

И тут прежняя улыбка зазмеилась в уголках ее бледных губ.

Старый актер слушал ее с большим интересом. При всем своем сочувствии к бедняге Рислеру и даже к Сидони, в которой он видел, выражаясь театральным языком, «прекрасную грешницу», он не мог не смотреть на это происшествие с чисто сценической точки зрения и, одержимый своей манией, в конце концов воскликнул:

— Какая изумительная ситуация для пятого акта!..

Она не слышала его. Протянув к огню ноги в ажурных чулках и изящных туфлях, мокрых от снега, она сидела, поглощенная коварным замыслом, уже заранее заставлявшим ее улыбаться.

— Что же ты теперь будешь делать? — спросил немного погодя Делобель.

— Останусь здесь до утра… Отдохну немного… А там будет видно.

— Но я не могу предложить тебе постель, моя бедная девочка… Жена уже легла…

— Не беспокойтесь обо мне, мой добрый Делобель… Я отлично просплю в этом кресле. Я неприхотлива.

Актер вздохнул.

— Да-а… это кресло… кресло нашей бедной Зизи. Сколько бессонных ночей провела она в нем, когда бывала срочная работа!.. Право, те, кто уходит из жизни, счастливее нас.

У него всегда было в запасе одно из таких эгоистических, успокоительных изречений. Но едва он успел высказать его, как с ужасом заметил, что суп почти совсем остыл. От Сидони не ускользнуло его движение.

— Вы, кажется, ужинали? Продолжайте, пожалуйста.

— Да, правда… Ничего не поделаешь! Эти поздние ужины неотделимы от нашей профессии, от того тяжелого существования, какое ведем мы, артисты… Ведь я еще крепко держусь, моя милая… Я не отказался… И никогда не откажусь…

Та частичка души Дезире, что оставалась еще в убогом жилище, где она прожила двадцать лет, — как должна была она содрогнуться при этих жестоких словах! Он никогда не откажется!..

— Что бы там ни говорили, — продолжал Делобель, — это все-таки самая прекрасная профессия в мире. Ты свободен, ни от кого не зависишь… Все для славы и публики!.. О, я знаю, как поступил бы я на твоем месте! Ты не создана для жизни с этими мещанами, черт возьми! Тебе нужна артистическая жизнь, горячка успехов, неожиданности, волнения…

С этими словами он сел, повязал салфетку под подбородок и налил себе большую тарелку супа. — Не говоря уже о том, что твои успехи красивой женщины отнюдь не помешали бы успехам актрисы.

Знаешь что? Тебе следовало бы взять несколько уроков декламации. С твоим голосом, умом, твоими данными ты сделала бы блестящую карьеру.

И вдруг, как бы желая приобщить ее к радостям артистической жизни, он прибавил:

— Да, как же это я не подумал! Ведь ты, верно, не ужинала?.. Волнения возбуждают аппетит. Сядь вот сюда, возьми тарелку… Я уверен, что ты давно не ела супа с сыром.

Он перерыл весь буфет, отыскивая для нее прибор и салфетку. Она села против него и начала помогать ему, слегка посмеиваясь над неудобной обстановкой. Сейчас она была уже не так бледна. В ее глазах появился даже красивый блеск — от недавно пролитых слез и сменившей их веселости.

Комедиантка!

Навсегда погибло ее благополучие: погибли честь, семья, богатство. Она изгнана из дому, лишена всего, обесчещена. Она только что подверглась величайшим унижениям, на нее обрушился тяжкий удар… И все это не помешало ей ужинать с превосходным аппетитом и весело отвечать на шутки Делобеля по поводу ее призвания и будущих успехов. Она ощущала в душе какую — то легкость, она была счастлива, она была уже на пути в Страну Богемы — свою настоящую родину. Что еще придется ей испытать? Какие взлеты и падения ожидают ее в новой жизни, полной неожиданностей и прихотей судьбы? Она думала обо всем этом, засыпая в большом кресле Дезире, но она думала также о мести, заветной мести, которая была у нее тут, под рукой, уже готовая, такая верная, такая жестокая!

Фромон-младший проснулся, когда было уже совсем светло. Всю ночь, пока внизу разыгрывалась драма, а наверху гремел бал, он спал крепким сном, тем дарующим забвение сном, какой бывает у преступников накануне казни и у побежденных полководцев в ночь поражения; сном, от которого лучше бы никогда не пробуждаться и в котором отсутствие каких-либо ощущений служит как бы прообразом смерти.

Проникавший сквозь занавески яркий свет, резкий от плотного покрова снега, устилавшего сад и накрывавшего крыши, вернул его к действительности. Он почувствовал как бы толчок во всем своем существе и, прежде чем пробудилась мысль, ощутил смутную тоску, которую оставляют в нашей душе забытые на время несчастья. Знакомый гул фабрики, глухое прерывистое дыхание машин — все было, как всегда. Стало быть, мир еще существует! И мало-помалу он вспомнил о лежащей на нем ответственности.

«Сегодня!..» — подумал он, инстинктивно отодвигаясь поглубже в тень алькова и как бы желая снова погрузиться в глубокий сон.

Прозвонил фабричный колокол, за ним колокола соседних фабрик, затем раздался церковный звон.

— Уже полдень… Как долго я спал!..

Он почувствовал легкое угрызение совести и вместе с тем огромное облегчение при мысли, что драма банкротства разыгралась без него. Как поступили они там, внизу? Почему не вызвали его?

Он встал, приоткрыл занавески и увидел Рислера и Сигизмунда, беседовавших в саду. А ведь они уже столько времени не разговаривали друг с другом! Что же произошло?

Он уже собрался сойти вниз, но в дверях комнаты столкнулся с Клер.

— Тебе не надо выходить, — сказала она.

— Почему?

— Останься… Я тебе объясню.

— В чем же дело?.. Приходили из банка?

— Да, приходили… Векселя оплачены.

— Оплачены?

— Рислер достал деньги… Он с самого утра бегает с Планюсом… Как видно, у его жены были великолепные драгоценности… Одно только бриллиантовое ожерелье продано за двадцать тысяч франков… Он продал также и аньерскую дачу со всем имуществом. Но для заключения купчей крепости требуется время, а пока Планюс с сестрой дали деньги взаймы.

Она говорила, не глядя на него. Он тоже набегал ее взгляда и стоял с опущенной головой.

— Рислер — честный человек, — продолжала она, — и когда он узнал, кому обязана своей роскошью его жена…

— Как? — воскликнул Жорж в ужасе. — Он знает?

— Все… — чуть слышно ответила Клер.

Несчастный побледнел.