Альфонс Доде - Письма к отсутствующему

Бравый генерал Бравида все еще кричал своим «кроликам»: «Ложись! Встать!»-никто уже на них не смотрел. Некоторое время спустя тарасконцы начали посмеиваться над игрой в войну. Бог свидетель, злосчастные «кролики» были нисколько не виноваты в том, что они не выступали в поход. Они сами были этим возмущены. В один прекрасный день они даже отказались стрелять.

— Довольно смотров! — в приливе патриотических чувств кричали они. — Мы маршевая команда, и мы должны быть на марше!

— Вы непременно будете на марше, клянусь моим добрым именем! — обещал им бравый генерал Бравида и, задыхаясь от бешенства, пошел объясняться в мэрию.

В мэрии ему сказали, что приказа к ним не поступало и что это дело префектуры.

— Что ж, я и до префектуры доберусь! — объявил Бравида.

И вот уже скорый поезд мчит его в Марсель на свидание с префектом, а это было совсем не такое простое дело, потому что в Марселе всегда бывало пять-шесть префектов одновременно, и никто вам не мог бы сказать, какой из них лучше. По счастливой случайности Бравида отыскал префекта мгновенно. И на заседании совета префектуры бравый генерал с апломбом каптенармуса в отставке взял слово от имени своих молодцов.

Однако в самом начале речи префект перебил его:

— Извините, генерал… Как же это так? Вас солдаты просят вести их в поход, а ко мне они обращаются с просьбой оставить их в Тарасконе… Вот, прочтите!

Тут префект, улыбаясь во весь рот, протянул полководцу адресованное в префектуру слезное прошение от двух «садковых кроликов», как раз наиболее рьяных сторонников похода, — прошение о том, чтобы их по болезни перевели в разряд «кроликов капустных» и к каковому они прилагали справки от врача, священника и нотариуса.

У меня больше трехсот таких прошений, — продолжая улыбаться, добавил префект. — Теперь вы понимаете, генерал, почему мы не торопимся посылать вас на войну. К несчастью, мы и так уж послали на фронт слишком много таких, которым хотелось остаться в тылу. Больше не надо… А за всем тем да хранит господь бог республику! Сердечный привет вашим «кроликам»!

Мне нет надобности описывать смущение генерала, вернувшегося после разговора с префектом в Тараскон. Но история на этом не кончилась. Ну, конечно, тарасконцы в его отсутствие не утерпели: они задумали устроить по подписке прощальную пирушку в честь отбывающих «кроликов»! Тщетно бравый генерал Бравида отговаривал их, уверял, что ни о каком походе и речи нет, — деньги по подписке были собраны, ужин заказан; оставалось только съесть его, что и было исполнено… Трогательная церемония прощальной пирушки состоялась в один из воскресных вечеров в залах мэрии, и до самого рассвета казенные стекла дрожали от тостов, криков «Ура!», речей и патриотических гимнов. Все, разумеется, понимали, что это за прощальная пирушка. Оплатившие ее «капустные» гвардейцы были твердо убеждены, что их товарищи не выступят, ужинавшие на их счет «садковые» были в этом уверены не менее твердо, а их славный вождь, дрожащим от волнения голосом клявшийся храбрецам, что он поведет их за собой, знал лучше, чем кто — либо, что никто никуда не выступит. Но какое это имело значение! Южане — народ особенный: когда прощальная пирушка подходила к концу, все плакали, обнимались, и, что самое удивительное, все были в этот момент искренни, даже генерал!..

Мне не раз приходилось наблюдать в Тарасконе, и не только в Тарасконе, а на всем юге Франции такого рода мираж.

Это были часы эпохи Второй империи, сделанные из алжирского оникса, украшенные виньетками в духе Кампана, [36] Кампана — парижский антиквар. часы с позолоченным ключиком на розовой ленточке, какими торгуют на Итальянском бульваре. Самое что ни на есть изящное, новомодное парижское изделие. Типичные водевильные часики с серебряным звоном, но без малейшего здравого смысла, взбалмошные, с уймой причуд, наобум показывающие время, забывающие отбивать половины, годные только для того, чтобы мсье знал, когда ему отправляться на биржу, а мадам — на любовное свидание.

Война застигла их на летнем отдыхе в Буживале; впрочем, они, казалось, и были созданы для загородных вилл, построенных на фуфу, этих нарядных картонных мухоловок, с мебелью на один сезон, с кружевами и тюлем на светлых шелковых чехлах.

Когда пришли баварцы, часики были вывезены одними из первых, и, право же, надо признать, что пришельцы из-за Рейна — ловкие упаковщики, иначе как бы эти кукольные часики, величиной с голубиное яйцо, проделали путь от Буживаля до Мюнхена среди крупповских пушек и груженных картечью фур, без единого изъяна прибыли на Одеон-плац в лавку редкостей Августа Кана и назавтра уже красовались в витрине свеженькие, игривые, в целости сохранившие обе свои тоненькие черные стрелки, загнутые, как ресницы, и — позолоченный ключик на новой ленточке.

В Мюнхене, где никто еще не видел таких часиков из Буживаля, они произвели фурор; каждый глядел на них с таким же любопытством, как на японские раковины в Зибольдовском музее. Перед лавкой Августа Кана с утра до вечера пыхтели три ряда большущих трубок — честные мюнхенские обыватели таращили глаза и восклицали «Mem Gott», недоумевая, для чего может служить эта удивительная машинка. Иллюстрированные журналы печатали их изображение, во всех витринах появились их фотографии, а знаменитый профессор, доктор Отто фон Шванталер именно в их честь сочинил свой замечательный «Парадокс по поводу часов», философски — юмористический опус на шестистах страницах, где исследуется влияние часов на жизнь народов и логически доказывается, что нация, настолько утратившая разум, чтобы сообразовать свое времяпрепровождение с таким нелепым механизмом, как эти буживальские часики, сама готовит себе гибель, подобно кораблю, который решился бы выйти в море с испорченной бусолью (фраза получилась длинноватая, но я перевел ее дословно).

Немцы все делают основательно, и знаменитый профессор, прежде чем приступить к писанию своего «Парадокса», счел нужным иметь перед глазами предмет оного сочинения, дабы изучить его, обследовав досконально, подобно энтомологу. Поэтому он приобрел часики — таким образом они перекочевали из витрины Августа Кана к знаменитому профессору Отто фон Шванталеру, хранителю Мюнхенской пинакотеки, [37] картинная галерея в Мюнхене; здесь имеется в виду Старая пинакотека, одно из лучших в Европе собраний живописи Возрождения и барокко. члену Академии наук и изящных искусств, в его гостиную на Людвиг — штрассе, 24.