Альфонс Доде - Письма к отсутствующему

Фульеза. Ферма, окаймленная рощей. Я прихожу как раз вовремя, чтобы увидать, как сражаются, отходя, наши арьергарды. Это третий батальон парижской подвижной гвардии. Он марширует в порядке, почти в полном боевом составе, с командиром во главе. После того непостижимого развала, который я наблюдаю со вчерашнего вечера, это зрелище ободряет меня. Двое верховых проезжают мимо меня — генерал и его адъютант. Лошади идут шагом, генерал и адъютант переговариваются, их голоса отчетливо слышны. У адъютанта голос молодой, немного заискивающий:

— Да, ваше превосходительство… Нет, ваше превосходительство… Конечно, ваше превосходительство!..

У генерала голос мягкий и растроганный:

— Как! Неужели его убили? Бедный мальчик, бедный мальчик!..

Потом молчание и топот копыт по мягкой земле…

На мгновение я остаюсь один, лицом к лицу с этим печальным ландшафтом, в котором есть что-то общее с равнинами Шелифа или Метиджи. [19] Шелиф — река и город в Алжире; Метиджа — равнина в северном Алжире.

Шеренги братьев милосердия идут по проселочной дороге, несут белый флаг с красным крестом. Можно подумать, что мы в Палестине, во времена крестовых походов.

Вчера вечером мы пили чай у нантеррского стряпчего. Я с удовольствием пишу старинное слово «стряпчий», потому что оно как нельзя лучше отвечает духу века Помпадур, который сохранился и в прелестном городке, где цветут розы и девы, и в обстановке стародедовской гостиной, где мы сидели вокруг большого, украшенного лепными лилиями камина, где жарко пылали корневища. Хозяин дома был в отсутствии, но его добродушная хитроватая физиономия, висевшая в углу, мирно улыбалась из овальной рамы необычным сотрапезникам, наполнявшим гостиную, так что хозяин, казалось, занимал почетное место на нашем пиру.

В самом деле, странные гости были на вечеринке у нотариуса! Шинели с нашивками, обросшие щетиной лица, кепи, дождевики с капюшонами, грубые сапоги… И всюду-на фортепьяно, на изящном столике — вперемежку с кружевными подушечками, шкатулками из Спа, рабочими корзинками разбросаны сабли и револьверы. Все это составляет разительный контраст с патриархальностью комнаты, где еще, кажется, носится в воздухе запах нантеррских печений, которые очаровательная жена нотариуса раздает цветущим девушкам в кисейных платьях… Увы! По вине солдафонов короля Вильгельма [20] Вильгельм I (1797–1888), с 1861 года — король Пруссии, с 1871 года — император объединенной Германии. в Нантерре нет больше цветущих девушек! Их место занял батальон парижских вольных стрелков, и чаем в этот вечер угощали нас офицеры батальона, расквартированные в доме нотариуса…

Никогда еще уголок у огня не казался мне таким чудесным. За окном ветер обдувал снега и доносил к нам вместе с жидким звоном промерзших часов окрики часовых да изредка приглушенный ружейный выстрел… В гостиной разговаривали мало. Служба на передовых позициях нелегка, к вечеру изрядно устаешь. И потом этот аромат благополучного уюта, который поднимается из чайников вместе с клубами белокурого пара, затопил нас всех и словно загипнотизировал в глубоких креслах нотариуса.

Вдруг шум торопливых шагов, стук двери, и к нам вваливается телеграфист; глаза у него блестят, голос срывается:

— Тревога! Тревога!.. Немцы напали на сторожевой пост в Рюэйле!

Этот пост, выставленный вольными стрелками, — один из самых передовых: он находится на Рюэйльском вокзале, в десяти минутах езды от Нантерра, можно сказать, в самой Пруссии. В одно мгновение все офицеры на ногах, вооружены, подпоясаны, все скатываются по лестнице, чтобы собрать свои роты. Рожка для этого не нужно. Первая рота стоит у священника; два удара ногой в дверь:

— Тревога!.. Поднимайтесь!

И — бегом к дому письмоводителя, где стоят ребята из второй…

О, этот маленький темный городок с островерхой заснеженной колокольней, эти садики с аккуратно рассаженными деревьями и калитками, отворявшимися со звоном, как двери в лавках, эти незнакомые дома, эти деревянные лестницы, на которые я ощупью взбегал следом за огромной саблей батальонного адъютанта, теплое дыхание набитых комнат, куда мы заглядывали мимоходом с криком «тревога», ружья, бряцавшие в темноте, люди, еще не очнувшиеся после сна, которые бежали, спотыкаясь, на свои места, в то время как на перекрестке обалдевшие от страха крестьяне с фонарями перешептывались: «На нас напали… На нас напали…» Все это казалось мне тогда сном, но сохранившееся у меня впечатление неизгладимо и четко…

У меня перед глазами все еще стоит темная площадь мэрии, освещенные окна телеграфа, первый зал, где ждут вестовые с фонарями в руках, в углу батальонный хирург-ирландец невозмутимо собирает свои инструменты. И — очаровательная подробность: среди всей этой суматошливой подготовки к стычке маленькая маркитантка, в синем костюме, словно сирота из приюта, заснула перед огнем с ружьем в обнимку. Наконец, в глубине — телеграфная контора, походные кровати, большой стол, залитый светом, двое телеграфистов, согнувшихся над аппаратом, а за ними командир, склонившись, следит беспокойным взглядом, как разматываются прямо на стол длинные бумажные ленты, ежеминутно приносящие новости с атакованного поста… Вне всякого сомнения, дело там жаркое! Депеша за депешей. Взбесившийся телеграф дергает свои электрические звонки и все ускоряет оглушительное стрекотание швейной машины.

«Скорей!..»- просит Рюэйль.

«Мы идем…» — отвечает Нантерр.

И роты идут ускоренным маршем…

Разумеется, я согласен, что нет в мире ничего печальнее и нелепее, чем война. К примеру, я не знаю, что может быть томительнее, чем просидеть всю январскую ночь в окопе полевого караула, щелкая зубами, как старый волк, что может быть глупее, чем осколок солдатского котелка, который ни с того ни с сего угодит вам в голову. Но в ясный морозный вечер выйти в бой на сытый желудок и с теплым сердцем, наудачу броситься стремглав в темноту, все время чувствовать локти славных ребят, окружающих тебя, — право, это большое удовольствие, это приятное опьянение, но опьянение особое, отрезвляющее пьяниц и обостряющее слабое зрение…

Я, например, в эту ночь видел превосходно. А между тем луна светила не так уж ярко, и небо освещала земля, белая от снега, — освещала резким театральным светом, разлитым до самого края равнины. На его фоне малейшие подробности пейзажа — кусок стены, столб, ряды ив — вырисовывались черно и сухо, словно лишенные тени… По тропинке, проложенной вдоль пути, вольные стрелки шли беглым шагом. Слышен был только звон телеграфных проводов, тянувшихся вдоль откоса, учащенное дыхание людей, свистки, которыми предупреждали часовых, да еще время от времени снаряд с Мон — Валерьена, словно ночная птица, пролетал над нашими головами с жутким хлопаньем крыльев… По мере того, как мы приближались, вспышки огня впереди стали все чаще прорывать сумрак. Потом вдалеке, слева, молча взметнулось пламя пожара.