Марк Твен - Том 9. По экватору. Таинственный незнакомец

— Остался в Балларате, изучает язык. Кроме того, ему пришлось съездить в Мельбурн, чтобы все подготовить для поездки в Новую Зеландию. Это моя первая попытка путешествовать самостоятельно, и оказывается — все не так-то просто.

— Просто! Еще бы, вы выбрали для своего опыта самый отвратительный участок железных дорог Австралии. Тут есть двенадцать миль, которые человек, не обладающий административным талантом, и надеяться не может... скажите, у вас есть административный талант? первоклассный талант?

— У меня... по всей вероятности... впрочем...

— Все ясно. Ваш тон... ну, вам ни за что не справиться. Но американец вас выручит, положитесь на него. А билеты у вас есть?

— Да, круговые до Сиднея.

— Ага, я так и думал! Вы едете эти двенадцать миль кастлмайнским пятичасовым, а не балларатским, что отходит в семь пятнадцать, — чтобы на два часа меньше быть в дороге. Так вот — не прерывайте, дайте мне сказать. Вы намерены сэкономить правительству кусок пути, но вам это не удастся; на вашем билете стоит: «через Балларат», значит на эти двенадцать миль он недействителен, и поэтому правительство...

— При чем тут правительство, ему-то что за дело, какой дорогой я поеду?

— Одному богу известно! Спросите ветер, что вокруг рассеял по морю обломки, как сказал юнга, стоявший на палубе горящего корабля. Правительство предпочитает управлять железной дорогой по-своему, а разбирается в этих делах не больше французов. Сперва на дороге хозяйничали идиоты; потом привезли французов — и стало еще меньше толку; теперь правительство управляет дорогами самолично — и толку совсем никакого. А почему? Потому, видите ли, что дорогу строят где кто захочет — только бы не потерять благосклонности избирателей, — в угоду любому; любому, у кого за душой пара овец и собака. Вот и выходит, что в Виктории, например, восемьсот железнодорожных станций, но на восьмидесяти из них не продают билетов и на двадцать шиллингов в неделю.

— На пять долларов? Нет, вы шутите!

— Это правда. Истинная правда.

— Но ведь на каждой станции трое-четверо служащих.

— Разумеется. И все эти станции не окупают даже «овечий бальзам», которым они там сдабривают свой кофе. Поверьте мне. А как обслуживают? Кто-нибудь взмахнет тряпкой, и поезд остановится посреди пустыни, чтобы его подобрать. Такая политика влетает в копеечку. И разве это всё? Вздумай город с порядочным числом избирателей иметь красивый вокзал — и он будет выстроен. Не забудьте обратить внимание на вокзал в Мэриборо, если интересуетесь правительственными диковинками. Там поместятся все жители города, и если поставить каждому диван, еще останется свободное место. В Америке таких огромных вокзалов не наберется и пятнадцати, и нет, наверное, и пяти наполовину таких красивых. Шикарный вокзал! А какие там часы! Уж их-то вам будет показывать каждый встречный. Вокзала с подобными часами нет нигде и Европе. Правда, они без боя — и слава богу. Ни боя, ни курантов. А ведь бой и звон часов — проклятие Австралии, и если вы не сойдете здесь с ума, вам этого в жизни но забыть. Каждые четверть часа, днем а ночью, все часы Австралии одновременно отзвякивают тоскливую мелодию из полудюжины нот, и все ноты в точности одни и те же: сперва гамма вниз — ми, ре, до, соль; потом вверх — соль, си, до, ре; и снова вниз — ми, ре, до, соль; и снова вверх — соль, си, до, ре; потом, в полночь, часы бьют: бом, бом, бом, бом, бом, бом, бом, бом, бом, бом, бом! — и к тому времени вы уже... Эй, что там за кутерьма? Ясно — удирает от поезда, испугался; вам, верно, и в голову не пришло бы, что этот поезд способен испугать кого-нибудь. Судите сами, если правительство строит и содержит в убыток восемьдесят железнодорожных станций, и кучу станций-дворцов, и часы вроде тех, что в Мэриборо, — опять-таки в убыток, так надо же ему на чем-то наводить экономию? Прекрасно... обратите внимание на подвижной состав! Вот на чем они сберегают деньги. Возьмите поезд, который идет из Мэриборо; в нем восемнадцать товарных вагонов и две собачьих конуры для пассажиров, скверные, убогие, замызганные, без питьевой воды, без санитарных устройств, зато все неудобства, какие только можно себе представить. Скорость? Ползет, как застывшая патока; ни воздушного тормоза, ни рессор — будете стукаться головой всякий раз, когда поезд тронется или остановится. Вот на чем они наводят экономию, видите ли. Расходуют тонны золота на постройку дворцов, где приходится минут пятнадцать ждать поезда, а потом везут вас целых шесть часов, как каторжников, чтобы вернуть эти дурацкие издержки. Между тем разумный человек предпочтет, чтобы ждать было неудобно; вот тогда он по-настоящему оценит поездку в хорошем вагоне. Но так подсказывает здравый смысл, а у правительства его не бывает. Кроме того, они подрабатывают на этой ерунде, видите ли: объявляют недействительными билеты, которые сами продали, и незаконно берут с нас лишний шиллинг за эти двенадцать миль, и...

— Ну, во всяком случае...

— Погодите, я не кончил. Представьте себе, что этого американца там нет, и вот что произойдет. Когда вы сядете в поезд, никто вашего билета не проверит. Но за минуту до отхода поезда кондуктор непременно появится и потребует его. Дополнительный билет вы купить не успеете — поезд не ждет, — и вам придется сойти.

— Но разве нельзя заплатить за билет кондуктору?

— Нельзя, он не уполномочен брать деньги и не возьмет. Вам придется сойти. Выбора у вас нет. Должен вам сказать, эксплуатация дорог — это почти единственное, что делается здесь точно по-европейски, — я имею в виду европейский континент, а не Англию. Это совершенно то же самое, что на континенте, включая штраф. Все точно, вплоть до взвешивания багажа, хотя доходы это приносит грошовые.

Поезд остановился у станции моего спутника. И напоследок он сказал:

— Да, Мэриборо вам понравится. Масса поучительного. Чудесный город, но гостиница там — черт знает что!

С этими словами он ушел. Я обратился ко второму джентльмену:

— Скажите, ваш приятель священник?

— Нет, только еще учится.

Человек, одержимый новой идеей, успокоится, только осуществив ее.

Новый календарь Простофили Вильсона.

На всем пути в Крайстчерч кажется, будто ты в «Миниатюрной Англии»: куда ни погляди — раскинулся сад. И сам Крайстчерч — английский город, с английским парком и извилистой английской речкой, совсем как Эйвон и даже названной Эйвон — не в честь реки на родине Шекспира, а в честь какого-то человека. Ее зеленые берега обрамлены, кажется, самыми прекрасными и величавыми в мире плакучими ивами; у них был великий предок: их вырастили из побегов ивы, осенявшей могилу Наполеона на острове Святой Елены. Крайстчерч — старинный городок, с устоявшимся укладом, со всеми прелестями и безмятежностью, удобствами и уютом идеального домашнего очага. Будь там государственная церковь и социальное неравенство, это была бы тютелька в тютельку Англия.