Марк Твен - Том 9. По экватору. Таинственный незнакомец

16 ноября. - Сегодня в полночь покидаем Крайстчерч, где провели приятных четыре дня. Мистер Кинсей подарил мне орниторинкуса, И я его приручаю.

Воскресенье 17. — Вчера вечером отплыли из Литтлтона на «Флоре».

Да, так оно и было. Я помню это по сей день. Люди, отплывшие той ночью на «Флоре», забудут все что угодно, если доживут до старости, но, сколько бы они ни прожили, этого забыть не сможет никто. «Флора» годится только для перевозки скота, но когда Пароходному обществу не хочется выполнять контракт и невыгодно его расторгнуть, оно тайком переводит «Флору» в пассажирскую службу, а «сдачу оставляет себе».

Владельцы не предупреждают пассажиров, что задумали грабеж; ничего не подозревая, вы покупаете билет на какой-нибудь объявленный пассажирский пароход, а в полночь, прибыв в Литтлтон, обнаруживаете, что его заменили «Флорой». У них там сколько угодно хороших пароходов, но нет конкуренции — вот в чем беда. Если вы рискуете опоздать, приходится ехать на чем попало.

Пароходное общество всесильно, в его руках монополия, и все его боятся, включая правительственных чиновников, которые стоят у пристани, считают пассажиров и следят, чтобы ни один пароход не принял на борт больше, чем ему положено по закону. Эти чиновники отлично видели, что на «Флору» село много больше пассажиров, чем полагалось, но они, хитро подмигнув, ничего не сказали. А пассажиры кротко примирились с мошенничеством, даже не пикнув.

Можно было подумать, что мы у себя на родине в Америке, - там обманутые пассажиры ведут себя точно так же. Несколько дней назад Пароходное общество уволило капитана за то, что он подверг судно опасности, и повсюду раззвонило об этом, как о доказательстве неослабной заботы о благополучии пассажиров, — всадить капитану нож в спину денег не стоит; зато когда представилась возможность без особых хлопот послать в море до отказа перетруженную лохань, положив в карман кругленькую сумму, Пароходное общество забыло побеспокоиться о благополучии пассажиров.

Помощник капитана сказал мне, что «Флора» имеет право взять сто двадцать пять пассажиров. А взяла она все двести. Каюты и каждое стойло в главном клеву были забиты людьми, площадки над трапами были забиты людьми, каждый дюйм площади на полу и на столах в буфетной был занят спящими людьми, и они не вставали, пока буфетная не понадобилась для завтрака; были заняты все стулья и скамьи на верхней палубе, и все же многим пришлось всю ночь простоять на ногах!

Если бы той ночью «Флора» пошла ко дну, у половины ее пассажиров не было бы никакой возможности спастись.

Перед законом владельцев судна нельзя было обвинить в покушении на убийство, но по существу они были в этом виновны.

Мне отвели стойло в главном хлеву — пещере с двумя длинными двухэтажными рядами коек; между рядами болталась ситцевая занавеска — двадцать мужчин и мальчиков по одну сторону и двадцать женщин и девочек по другую. Там было темно, как в душе Пароходного общества, и воняло, как в канализационной трубе. Когда судно вышло в открытое море и стало зарываться носом и барахтаться на волнах, пленники пещеры немедля заболели морской болезнью; то, что затем последовало, затмило все испытанное мною в подобных случаях прежде. Стоны, крики, вопли, визг, дикие вовгласы — этот концерт не поддается описанию.

Женщины, дети, в также некоторые мужчины и юноши провели ночь в этом хлеву, они так ослабели, что не могли двинуться с места; по остальные один за другим поднимались и выходили на палубу, чтобы провести там остаток ночи.

Никогда еще мне не случалось ехать на таком вонючем судне; а пробираться через буфетную, между потными пассажирами, лежавшими вповалку на полу и на столax, можно было только заткнув нос.

Многие сошли на берег на первой же остановке и стали ждать другого судна. Через три часа мы получили хорошие каюты на «Магинапуа», — это был крохотный пароход, как для свадебного путешествия, грузоподъемностью всего лишь в двести пять тонн; чистый, удобный, с хорошей прислугой и хорошими постелями, хорошим столом и нормальным числом пассажиров. Волны швыряли суденышко во все стороны, словно утку, но оно держалось твердо и уверенно.

Ранним утром мы прошли через Французский пролив — узкие скалистые ворота и крутых мысах, — такой узкий, что он показался мне не шире улицы. Течение мчалось там, как зерно по мельничному лотку, а судно пролетело со скоростью телеграммы. Через полминуты мы уже вышли на простор, где величавые, огромные водовороты торжественно описывали круг за кругом в мелководье; и я спрашивал себя: что же теперь будет с нашим суденышком? Но долго раздумывать мне не пришлось: водовороты подхватили его, завертели, как перышко, и бережно опустили на ровную, устойчивую песчаную отмель — так бережно, что мы и не почувствовали прикосновения к суше и лишь едва ощутили дрожь пароходика в тот миг, когда он остановился. Вода была прозрачна, как стекло, видно каждую песчинку, а рыбы, казалось, резвились в пустоте. Мы достали удочки; но прежде чем успели насадить на крючок приманку, пароход снялся с места и поплыл дальше.

Будем же благодарны Адаму, благодетелю нашему. Он отнял у нас «благословение» праздности и снискал для нас «проклятие» труда.

Новый календарь Простофили Вильсона

Вскоре мы прибыли в город Нельсон, где провели почти целый день, навещая знакомых и разъезжая с ними по саду; там всюду — цветущий сад, за исключением места, где тридцать лет назад разыгралась трагедия «Убийств в Маунгатапу». Это дикое место, дикое и глухое; идеальное местечко для убийства. Находится оно у подножия большой скалистой, поросшей густым лесом горы. Четыре отъявленных негодяя — Бургесс, Сэлливан, Ливи и Келли — засели у горной тропы в лесном полумраке, чтобы убить и ограбить четырех путешественников: Кемпторна, Мэтью, Дадлея и Де Понтиуса; последний — житель Нью-Йорка. Случайно туда забрел какой-то безобидный старик рабочий; он мог помешать, и они его задушили, спрятали труп и продолжали ждать тех четверых. Им пришлось запастись терпением, но в конце концов все произошло, как они задумали.

Этот мрачный эпизод — единственное значительное событие в истории Нельсона. Молва о нем разнеслась далеко. Бургесс оставил письменное признание, — удивительный документ. В литературе по криминалистике, пожалуй, не сыскать ему равных по сжатости, лаконизму и насыщенности. В нем нет лишних слов, нет отступлений, нет ничего, не относящегося к теме; до конца сохранен бесстрастный тон, свойственный формальному деловому отчету, — ибо, именно этим он и является: деловым отчетом о совершенном убийстве его главного автора, распорядителя, производителя работ — или как вам заблагорассудится его назвать.